Жалость унижает ментов и бандитов - Леонид Словин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пафос, сентиментальность, откровенное вранье.
Надо было быть идиотом, чтобы во все это поверить.
«Дедушка мой прожил доблестную боевую жизнь, поднимая народное хозяйство, защищая советскую власть, интересы молодого советского государства и народа…»
Убийца-садист, ночной охотник на одиноких женщин, явно издевался. Это была дурная нахальная насмешка над теми, кому адресовалась жалоба.
Игумнов прочитал вслух:
— «Дедушку я лично не знаю. Настоящей матерью мне стала слабая здоровьем бабушка…» Ты тоже этому всему веришь, Исчурков? Да камера, должна была подыхать от хохота, когда это писалось…
Исчурков поднял голову, ничего не сказал.
— Зато исполнение какое!
Текст был набран первоклассной машинисткой на отличной бумаге.
— Видно на самом верху перепечатали… Для президиума Съезда!
Игумнов прочитал еще абзац.
— «Она любила меня, воспитывала в меру своих скромных возможностей и спсобностей честного человека…»
— Ниже там о тебе персонально.
Исчурков готовил какой-то документ начальству — спешил. Разрезал, клеил…
— «Работники уголовного розыска из низменных побуждений и корыстных мотивов стали наживаться на моем горе и набирать служебные очки под видом псевдораследования…» Да это прямо для «Международной амнистии!»
— И дальше…
— «Совершенно пьяные Игумнов и Бакланов, грозя мне смертной расправой, унижали честь и достоинство моей супруги…»
Игумнов щелчком отбросил бумагу.
— Чушь!
— Осторожно! — Исчурков подхватил бумагу. Жалобу полагалось возвратить в ЦК КПСС. — Там еще. В самом низу…
Один из абзацев был отчеркнут.
Игумнов узнал текст — те же обвинения присутствовали в жалобе на имя Генерального прокурора, с которой их знакомила следовательша:
— «… Начальник уголовного розыска Игумнов и инспектор ГАИ нагрудный знак „МО-14565“ Бакланов сразу после задержания немедленно подвергли меня жестокому избиению, грозили поломать ребра и изнасиловать…»
— Жалоба взята на контроль, Игумнов. Установлен срок для проверки и дачи ответа…
Игумнов почувствовал, как это с ним уже случалось в последнее время, нога его неожиданно дернулась…
«Становлюсь психом…»
— От меня-то что требуется?!
— Для начала напишешь объснение.
— Объяснения убийце? — В глазах что-то поплыло — серое пятно, закрывшее свет. — Этого не будет!
— Что ты хочешь сказать?!
— Пошли им его собственноручное признание! Как он взял из багажника металлический прут, положил девчонке на горло и встал на него. Наблюдал: как она умирает…
Мутная пленка сейчас уже плотно прикрыла нижнюю часть глаз. Голова Исчуркова была теперь словно отрезана от туловища.
— А то, видишь ли, Съезд всполошился: «Подумайте только: у убийцы в какалке косточка застряла!»
Исчурков едва не потерял дар речи.
— Подумай, что ты позволяешь себе!
— Все! — Игумнов поднялся.
На вокзале было полно дел.
Он уже шел к дверям. Внизу его ждал Бакланов с машиной.
— И больше меня по этому делу не вызывай, Исчурков!
— Знаешь, что тебе за это будет?
— А пошел ты…
Место начальника отделения розыска не было синекурой: низкий оклад, рабочий день до глубокой ночи, постоянный мальчик для битья. Со стороны сюда не шли. Начальники вокзальных розысков были примерно одного возраста, прошли примерно один и тот же путь. Лесенка была одна: опер — старший опер — зам начрозыска… Если начальника розыска понижали — она падал сразу до старшего опера.
— Смотри, не пожалей, Игумнов! Есть данные: с регистрацией совершенных преступлений у тебя не все чисто!
— Еще бы!
Грехи начальников розысков были все, как на ладони. До времени на них закрывали глаза.
Сверху требовали: «все преступления зарегистрировать и все раскрыть..» Хотя все понимали — требовать полной регистрации преступлений и стопроцентной их раскрываемости, по меньшей мере, безнравственно.
Начальники розысков регулировали возбуждение уголовных дел. А на деле укрывали от регистрации кражи чемоданов, сумок, вещей из контейнеров, раскрытие которых было бесперспективным. Полученным в результате бесчисленных фальсификаций процентом генералы отчитывались перед министром, а тот, в свою очередь, перед ЦК КПСС и это всех устраивало…
Кроме председателя КГБ, боровшегося с МВД за влияние на власть…
У двери Игумнов обернулся:
— Я тебе сам дам список всех незарегистрированных краж. Там сотни три чемоданов! Представляешь? Сразу отличишься! Завалишь показатель всей Федеации. КГБ скажет ли тебе спасибо…
Игумнов пришел в себя уже за дверью.
Впереди по коридору шел генерал Скубилин. Начальник управления шел в туалет. Обгонять его подчиненным не полагалось.
«Делает вид, что ничего не знает! Ни про укрытые кражи, ни про выстрел на перроне. Ни про то, как раскрыто убийство на Белорусском… Какого черта!..»
СКУБИЛИН— Товарищ генерал… — За Скубилиным бежал его помощник, чудной, напрочь лишенный оперативного чутья статистик, которого готовили на пенсию. — Товарищ генерал…
Он догнал Скубилина у самого туалета.
— Звонил заместитель транспортного прокурора…
Скубилин приостановился, повернул голову.
— У него новость по поводу нашего сотрудника Саидова. Помните? Ну, который родственник… — Помощник намекал на Авгурова. Он все-таки успел докричать свое. — Вымогательство у мясника. Вы в курсе…
— Ты бы еще на колокольню забрался… — Скубилин остановился, досадливо повертел пальцем у виска. — Вот уже поистине «заставь дурака богу молиться…» Все?
— Еще заместитель министра генерал Жернаков…
— Ты сказал, что я здесь, в Управлении?
— Да. Он перезвонит…
Звонок раздался минут через десять после того, как Скубилин возвратился к себе. Генерал наскоро пил жидкий чай, заваренный все тем же помощником.
Звонил заместитель министра:
— Ты радио слушал днем?
— Нет, Борис Иванович. А что? — Скубилин уменьшил звук работавшего сбоку на столике телевизора.
Жернаков помедлил:
— Иногда надо не только телевизор, но и радио включать. Про твоего Саида Саидова речь вели. В курсе?
— Первый раз слышу!
— Транспортный прокурор освободил его из под стражи.
Скубилин не поверил своим ушам.
— Саидова?!
— Транспортный прокурор сам приехал к нему в Бутырку — извиняться! Представляешь, как сейчас Ильин с Авгуровым торжествуют… Какое у них настроение!..
— Ничего не понимаю! А что с мясником?
— Уже в Бутырке! Санкцию дал Московский прокурор…
— Сейчас я свяжусь с его заместителем. Узнаю…
— И сразу перезвони.
Через минуту на проводе у Скубилина уже был все тот же заместитель транспортного прокурора Дороги.
На этот раз судачили не о парилке, ни о деликатесах. Ни о детективах.
Зампрокурора был в полной прострации от случившегося.
— Я звонил на Радио. Там все тоже в недоумении…
— Что за эфир?
— «Человек и закон».
— Что они там? Оборзели?!
— Ну, вообще-то, это сейчас модно — лить грязь на правоохранительные органы. Такое время. Играют на низменных чувствах толпы…
Зампрокурора терялся в догадках:
— Но, главное, ракурс! Вы бы слышали! Звучало примерно так. Я записал: «За бесчестного работника торговли, которого давно надо было гнать грязной метлой вступился прокурор!.. Молодого оперативного уполномоченного — комсомольца — упекли в следственный изолятор…Его матери — заслуженной сельской учительнице, воспитавшей не одно поколение советских труженнников — даже не сообщили…»
— Это кто-то подготовил!
— Тут же вмешалась Генеральная прокуратура… Прокурору позвонили. «Хочешь дальше работать — срочно принимай меры…» Наш откровенно струсил… Тут кто хочешь накладет в штаны…Тут же поехал в Бутырку с постановлением об освобождении, с цветами. Принес извинение…
— Ну, бардак! — Скубилин все еще ничего не понимал. — И что теперь?
— Ждем-с.
— А кто поставил этот материал в эфир да еще в дни работы съезда? Узнали?
— Нет. Но думаю, такое решают на уровне зампреда с подачи ЦК! Поэтому совершенно непонятно, откуда ветер…Пришла беда, открывай ворота…
Жернаков, которому Скубилин тут же перезвонил, тоже не мог даже предположить, какие силы стоят за молодым горцем. Грешил на Ильина:
— Шибко надавил сверху. Через ЦК.
— А что делать?
— Придется Саидова восстановить, Василий. Дать срочный отпуск для поправки здоровья, путевку в санаторий… Другого не дано…
— Ну дела…
— Мы тебя конечно накажем, для примера. Не без этого… И будешь работать дальше. Выговор — не туберкулез, как говорили, жить можно…
