Кутузов - Олег Михайлов

Любой разговор Кутузова с Александром поэтому поневоле приобретал характер хождения по канату, балансировки, искусного лавирования, с необходимой добавкой лести, ответом на что следовали фальшивые заверения государя в самых дружеских чувствах.

После высочайшей аудиенции Михаил Илларионович обычно направлялся с визитом к ее величеству Елизавете Алексеевне, а затем – с особенным удовольствием – к фаворитке Александра Марии Антоновне Нарышкиной.

3

Она была настоящей полькой – тип женщин, которые особенно нравились Кутузову, – хотя и происходила из рода Рюриковичей. Но слишком много воды утекло: князья Святополки стали считать себя шляхтой, женились и выходили замуж за поляков и прибавили к своей гордой фамилии другую – Четвертинские.

Злые языки судачили, будто не Александр, а великая княгиня Елизавета Алексеевна первой подала пример неверности: екатерининский дух вседозволенности после кончины Павла воскрес и снова торжествовал при дворе...

Замечена Мария Антоновна была уже во время праздников, посвященных коронации. И скоро черноволосая красавица с необыкновенно белой матовой кожей, слегка курносая, кареглазая, в негласной придворной табели о рангах заняла одно из высших мест, далеко опередив своего мужа, обер-гофмейстера.

Теперь, чтобы быть на виду, совершенно необходимым стало пользоваться ее благорасположением. Впрочем, Михаил Илларионович искренне наслаждался общением с красивой и очень неглупой фавориткой, которая держала себя достаточно скромно, была добра и никому не вредила.

– Рада видеть вас, генерал, – говорила она, протягивая Кутузову сразу обе руки для целования.

В простой белой кисейной тунике, смело открывавшей шею и перехваченной, согласно новой моде, под грудью и с фонариками на плечах, Мария Антоновна была неотразимо хороша. Она редко надевала драгоценности, и теперь в ее роскошных волосах была лишь живая алая роза.

Пока Мария Антоновна весело щебетала, помогая генералу подняться и направляясь под руку с ним к банкетке, Михаил Илларионович в который раз думал о тайне лукавого женского очарования: «Как же она прелестна! Создала же такое чудо природа! И в чем секрет, в чем загадка этого обаяния? Нет, не обаяния, а власти...»

– Мария Антоновна, – сказал он, садясь с ней рядом, – с нашей прошлой встречи, кажется, глаза у вас стали еще больше. Боже правый! Вы всегда смеетесь, всегда приветливы и словно бы никогда не плакали в жизни своей...

Нарышкина улыбнулась ему, но уже другой, грустной улыбкой.

– Ах, мой друг! – проронила она. – Неужто вы не знаете, сколько пережили мы с матушкой и сестренкой в последнюю польскую кампанию!..

– Да вы же были тогда ребенком, Мария Антоновна... – удивился Кутузов и взял ее руку в свою.

– И уже все понимала, – покачала Нарышкина своей маленькой головкой. – Когда восстала Варшава, наш несчастный отец твердо держал сторону русских. Мы бежали в карете, но нас догнали. Отца тотчас схватили, над ним засверкали сабли. Главарь партии остановил своих товарищей. Он сказал, что отца надо судить честным военным судом. Правосудие и состоялось. Тут же, на опушке леса, повстанцы не мешкая приговорили батюшку к повешению...

Нарышкина замолчала и закрыла руками лицо. Молчал и Михаил Илларионович, только теперь припоминая давно слышанную им историю гибели князя Святополка-Четвертинского и досадуя на себя за то, что разбередил ее рану. Но вот Мария Антоновна пересилила себя, прижала руки к груди и продолжала слегка дрожащим голосом:

– О, как мы плакали – мама, сестренка и я! Как молили палачей, которые уже перекинули веревку через сук! Они в ответ только изрыгали ругательства. Мы встали перед ними на колени, мы целовали им руки. Напрасно! Они остались непреклонны. Отец тихо успокаивал нас и просил маму позаботиться о нашем будущем...

– Может быть, не надо рассказывать больше? – мягко сказал Кутузов.

– Нет! Мне будет легче, если я выговорюсь... Среди палачей были и те, с чьими женами, сестрами, дочерьми отец еще недавно танцевал на балах мазурку и полонез. Вот они связали ему руки за спиной – он даже не успел на прощанье перекрестить нас. Вот накинули петлю на шею... Мы уже не плакали. Мы молча смотрели, как уходил от нас наш батюшка...

После долгой паузы Михаил Илларионович по-отцовски погладил ее руку и медленно вымолвил:

– Я много раз смотрел в глаза смерти. Но поверьте, Мария Антоновна, даже я, воин, содрогаюсь. Память! Как она жжет и болит! Простите же меня за неловкость. Право, я бываю так часто неуклюж! Да вот позавчера ночью лично арестовал какого-то подвыпившего гвардейского офицера, который закрывал лицо и упорно отказывался назвать свое имя. И только на гауптвахте, к моему конфузу, выяснили, что это не кто иной, как его высочество Константин Павлович! Каково было мне, старику...

Когда, рассказав еще несколько забавных случаев, Кутузов почувствовал, что Нарышкина успокоилась, то начал прощаться.

– Знайте, Михайла Ларионович, – сказала она ему на прощание, – пока вы остаетесь хозяином Петербурга, я могу спать спокойно...

«Верно, это не простая учтивость, – подумал Кутузов, покидая покои фаворитки. – Марии Антоновне, должно быть, спится спокойно. Но не спокойно молодому государю...»

4

Чего только не случается в таком огромном и суматошном городе, каков Санкт-Петербург!

Там, глядишь, пожар по вине пьяного обывателя, там злодейское ограбление, а тут вдруг объявились фальшивые ассигнации. Или совсем недавно полиция раскрыла тайный притон, куда заманивали доверчивых молодых дворян-провинциалов и обирали до нитки за картами, предварительно опоив их. Все это раздражало императора. Пока что через своего генерал-адъютанта Комаровского Александр несколько раз пенял Кутузову, что столица России никак не превращается в безмятежную Аркадию и в том повинен генерал-губернатор.

Значит, надо было ожидать первого пустякового случая, к которому государь мог бы придраться. И случай этот скоро представился.

Августовской ночью 1802 года Кутузов был поднят с постели: его звал к себе император. В Летнем саду было совершено покушение на поручика лейб-гвардии Семеновского полка Шубина. По докладу полицеймейстера выходило, что некий Григорий Иванов, находившийся прежде при дворе великого князя Константина Павловича, склонял этого Шубина войти в заговор против нового государя. Серьезное дело! Шубин никак на то не соглашался и открылся во всем своему приятелю – полковому адъютанту Полторацкому. Он предложил схватить Григория Иванова во время одного из свиданий с ним, которые назначались вечерами в Летнем саду. Полторацкий согласился, и в назначенный день и час они шли по большой аллее. В сумерках Шубин сказал:

– Слышишь, кто-то идет? Это, верно, он!..

Полторацкому и в самом деле почудились шаги, и он увидел даже, будто кто-то мелькнул за деревьями.

– Ты постой, – предложил Шубин. – А я пойду к нему навстречу...

Минут через пять Полторацкий услышал выстрел, бросился в гущу кустов и увидел своего друга лежащим на земле.

– Ах, злодей! – стонал Шубин. – Злодей меня застрелил!

Полторацкий растерялся и не знал, что делать. Он поднял Шубина и увидел, что у того бежит кровь из левой руки. К счастью, в нижнем этаже Михайловского замка еще горел огонь. Полторацкий отвел туда Шубина и вызвал лекаря. Рана оказалась неопасной: рука была только прострелена выше локтя. Пуля прошла через мякоть, не задев кость.

Полторацкий тотчас отправился на Каменный остров, где находился государь, чтобы довести до его сведения о столь важном происшествии. Был разбужен обер-гофмаршал Николай Александрович Толстой. Он решился идти в спальню к государю и доложить о случившемся. Это довершило гнев Александра, пославшего полицеймейстера за Кутузовым.

Выслушав в постели подробный доклад, Михаил Илларионович, зевая, спросил:

– А вы проверили, каковы денежные дела у этого Шубина?

– Так точно, ваше высокопревосходительство! – Полицеймейстер, маленький, проворный, с вытянутым лисьим лицом, вкрадчиво добавил: – Полторацкий показал, что его друг в долгу как в шелку...

– Все ясно!.. – ответил Кутузов и отвернулся к стенке.

Взвесив факты и рассудив, как лучше избежать неприятного объяснения с императором – раз все равно конец известен, – Михаил Илларионович решил сказаться больным.

На другой день была назначена специальная комиссия в составе престарелого фельдмаршала Каменского и генерал-адъютанта графа Комаровского. Они навестили Михаила Илларионовича.

Кутузов выглядел очень расстроенным.

– Знаю, знаю! – прервал он фельдмаршала Михаила Федотовича, едва тот начал говорить о произошедшем смещении, а затем, оборотясь к Комаровскому, сказал: – Не кажется ли вам, что этот Григорий Иванов не что иное, как призрак?

– У нас нет доказательств, – отвечал генерал-адъютант, – но мы их ищем...