Гроза 1940 - Сергей Чекоданов

Гюнтер выглянул из–за гусеницы. Предстоял самый опасный рывок через открытое пространство, простреливаемое русскими пулемётами. Шевельнулось сожаление о том, что не послушал приказа оберст-лейтенанта и не пошёл кружным путём через тылы. Правда, путь при этом был, по крайней мере, в три раза длиннее, а насчёт безопасности – мины со снарядами там падают даже чаще, чем на передке. Ну, а русская авиация, не трогающая траншеи переднего края из–за боязни накрыть своих, в тылах просто зверствует, расстреливая всё, что имеет глупость пошевелиться.

Гюнтер внимательно всматривался в линию русских позиций, без особой надежды что–либо заметить в этом нагромождении строительного мусора из битого кирпича, остатков дверных и оконных проёмов и искорёженного взрывами железа. Вчера утром на этом месте он потерял своего ординарца, убитого очередью из пулемёта, а ближе к вечеру снайпер подстрелил связного из соседнего батальона.

Время шло и пора было принимать решение. Если снайпер попрежнему на этом участке, то он давно присмотрел его и ждёт только, когда мишень покажет себя. Спасти может только скорость, да удача. Эх, если бы что–то отвлекло русских. Гюнтер уже не боялся смерти, но умереть именно сейчас был не готов. Одно дело, когда тебя рвёт пулями или осколками в горячке боя, когда и ты стреляешь в неприятеля, и совсем другое, когда невидимый тобой враг уподобляет тебя охотничьему трофею.

Раздался близкий гул. На относительно небольшой высоте показались русские бомбардировщики, очередной волной наплывающие на обречённый город. Вокруг них роились истребители прикрытия. Непонятно было зачем они летают, немецкой авиации над головами танковой группы Гепнера нет уже почти неделю. Хотя у русских хватает самолётов и горючего для совершения нелогичных поступков. Оставшиеся без противника истребители прикрытия развлекались расстрелом немногочисленных зениток, ещё оставшихся после трёхдневных налётов, да охотой на пулёметчиков, ведущих по ним огонь несмотря на смертельный риск.

Кажется удача его не покинула. Гюнтер терпеливо дождался когда волна бомбардировщиков наползёт на линию передовой и рванулся вперёд. Расчёт оказался правильным. Русские, конечно же, не отказали себе в удовольствии разглядеть свои самолеты, и пока они пялились на небо, он успел проскочить простреливаемое пространство и перевалится в окоп. Вдогонку засвистели пули, взмётывая фонтанчиками землю на бруствере – опомнился русский пулемётчик. Но Гюнтер уже пригнувшись бежал по неглубокому переходу в сторону ближайшего блиндажа.

Первым, что его встретило в блиндаже первого взвода, был осуждающий взгляд фельдфебеля Мюллера, принявшего командование взводом после гибели лейтенанта Замке.

– Господин гауптман, стоило ли так рисковать. – Мюллер не старался скрыть своего неодобрения поведением командира батальона. – Не лучше ли было обойти по тылам.

– Мюллер, вы уверены, что там безопаснее? – Насмешливо поинтересовался у него Гюнтер, кивая в сторону недалёких бомбовых взрывов, русские бомбардировщики начали свою работу.

Фельдфебель промолчал, но своего отношения к мальчишескому, с его точки зрения, поведению офицера не поменял. Гюнтер вдруг подумал, что из Мюллера вышел бы прекрасный офицер – серьёзный, исполнительный, старательный, а самое главное для фронтового командира взвода или роты, бесстрашный. Но поздно.

Дня через два, самое позднее три, русские перейдут в наступление и все они превратятся или в трупы, или в пленных. Третьего не дано. До сегодняшнего посещения штаба полка была у него надежда на другой исход. Но улетучилась, как только начальник штаба, исполняющий обязанности командира полка раненого день назад, холодным до безжизненности тоном прочитал обращение фюрера, окончательно переводя дивизии их группы, застрявшие в этом дурацком городе, из разряда попавших в сложное положение войсковых подразделений, в разряд ещё живых по нелепой случайности смертников. По мере прочтения этого документа менялось выражение лиц офицеров. От смутной надежды к полному безразличию. Затихали всякие разговоры, ещё имевшие место в тёмных углах подвала, служившего пристанищем штабу. Мертвели глаза, наливались тяжестью руки, опускаясь к кобуре, появилась мысль о том, что намного проще застрелиться, чем пересказывать всё это своим солдатам.

Фюрер решил принести их в жертву. Вместо ещё возможного прорыва на запад, при условии что им помогут ударом из Пруссии, Четвёртой танковой группе Гепнера было приказано вести бои, связывая как можно больше войск противника.

Гюнтеру стало плохо при этих словах. Все эти бесконечные дни он убеждал своих солдат, что они удерживают плацдарм, необходимый Германии для стремительного рывка в глубь варварской России. Что неудачи у них временные, что нужно дождаться помощи, которая вот–вот придёт из недалёкой Пруссии. А что говорить теперь?

Наверное, потому он и пошёл вдоль переднего края, что жизнь теперь не имела никакой ценности. Хотя помирать в двадцать восемь лет было страшно, но и смотреть в глаза боевых товарищей, которых ты, хоть и неосознанно, обманывал все эти дни, представлялось мерзким занятием.

Майор Хенне командир второго батальона их моторизованного полка, выйдя из штабного подвала, витиевато выругался. Хенне был родом из Гамбурга, в молодости ходил матросом на торговом пароходе, где и научился неподражаемо материться на нескольких языках. Даже за недолгое пребывание на Восточном фронте он умудрился пополнить свою коллекцию несколькими русскими выражениями. Гюнтер слышал его тирады и раньше, но никогда до этого майор не вплетал в них верховное командование вермахта и самого фюрера. Один из штабных офицеров попытался сделать ему замечание, но наткнувшись на злой взгляд, предпочёл за лучшее ретироваться. А из боевых офицеров полка никто не высказал недовольства его поведением.

Хотя упоминание фюрера в сексуальной компании с целым набором животных, свести которых вместе могло только чрезвычайно извращенное сознание, неприятно резануло слух, Гюнтер понимал майора. В 56 танковом корпусе у него в одной из панцердивизий воевал младший брат. Брат остался в сгоревшем панцере где–то севернее Ковно, когда русские армии таранными ударами загоняли их части в котёл. Не имевший детей Хенне любил своего намного, на пятнадцать или около этого лет, младшего брата отеческой любовью. И необычайно тяжело для боевого офицера прошедшего полЕвропы переживал его гибель. В тот день Гюнтер впервые видел его пьяным, и впервые услышал знаменитые словесные пассажи майора. Правда тогда в них ещё не упоминалось непосредственное начальство поимённо, а по большей части доставалось русским. Но сегодня майор, похоже, сломался окончательно.

Продолжение сексуальных похождений верховного командования вермахта в не менее экзотической компании, майор не повторялся, Гюнтеру удалось выслушать в штабном подвале второго батальона, его правофлангового соседа. Впрочем ему уже было всё равно. Трофейная русская водка прекрасно притупляла патриотические порывы, веселила, требовала совершения необдуманных и нелогичных поступков. Гюнтер впервые стал понимать русских, хлебнув этой огненной жидкости, можно было вести себя только так, как поступал противник.

– Вот чему нужно поучиться у русских, – бубнил уже изрядно пьяный майор Хенне, – так это изготовлению водки, с которой нашему шнапсу не сравниться.

– Если бы только этому. – Включился в разговор начальник штаба батальона обер–лейтенант Рейхельт, который не выходил из пьяного состояния с тех пор, как их батальон захватил склад с водкой. – А русские танки, а их штурмовики, а, наконец, эти проклятые миномёты с калибром в двенадцать и шестнадцать сантиметров.

Гюнтер согласно кивал. Сюда можно было добавить и крупнокалиберные пулемёты, под огонь которого на второй день войны попала его рота, и противотанковые ружья, которые жгли лёгкие панцеры как спичечные коробки, и даже подбивали Pz–3 и Pz–4 на малых дистанциях. Ходили слухи и о каком–то новом оружии, под огонь которого ему пока не приходилось попадать. Но слухи настолько ужасные, что становилось страшно заранее.

Только русская водка могла объяснить его желание прорываться в свой батальон вдоль передовой. Трезветь Гюнтер начал после первого обстрела, окончательно придя в норму, когда в относительной близости рванула тяжёлая мина шестнадцатисантиметрового калибра. Впрочем он прихватил с собой пару бутылок, опытный в деле потребления данного напитка Рейхельт настоятельно советовал принять пару рюмок после прорыва в свою часть. Если конечно повезёт остаться в живых.

Гюнтеру повезло. И даже бутылки с водкой остались целы. Возникло искушение выпить рюмку сразу, появилась мелкая дрожь в пальцах, организм избавлялся от избытка адреналина, впрыснутого в кровь при прорыве вдоль передовой. Но не хотелось разочаровывать фельдфебеля Мюллера.