Преодоление - Михаил Одинцов

- Будем слушать. Капрал, включи!

Закружились бобины магнитофона, и на Ивана обрушился рев танковых моторов, грохот артиллерийской стрельбы и разрывов снарядов, лязг железа и чей-то яростный крик. Потом в какофонию боя ворвался радостно-взволнованный мужской голос:

"...Так в ответ на призыв о помощи пришли наши братья! Еще сегодня утром Прага истекала кровью под ударами оккупантов, а теперь она торжествует и благодарит. И из уст людей несется ликующий возглас: "Да здравствует Победа!"

Улетая из Праги с приятными для своего командования новостями, Сохатый все же потратил несколько минут на осмотр города и его окрестностей с воздуха.

Взлетев, он отыскал замок Карлштейн и сделал над ним вираж: громада замка гляделась эффектно - башни, крепостные стены на уступах скал. Уровень построек по высоте был неодинаков; отдельные строения, группируясь вместе, образовывали амфитеатр.

"Хорошо, что посмотрел. Спросят - есть ответ. Замок цел, во всяком случае, при осмотре с воздуха".

Внизу был уже город: соборы, дворцы, дома и заводы, площади, парки и узкие средневековые улочки - немые свидетели многовековой истории народа торопливо уносились под крыло самолета. С малой высоты полета Иван легко нашел Вышеград, который на чистом небе четко прорисовывался башнями и шпилями Пражского кремля. Развернувшись от мостов Влтавы на кремлевские холмы, Иван увидел улицы, заполненные ярким цветным ковром народного шествия. Люди смотрели на его самолет и приветственно махали руками. Отвечая им, Сохатый покачивал свой самолет с крыла на крыло, испытывая праздничную радость общения с тысячами идущих. Долетев до кремля, Иван включил форсаж и боевым разворотом взял курс на север.

...Сохатый не предполагал, что ему через год доведется сюда вернуться. В числе других генералов и офицеров Советской Армии в первую годовщину освобождения от фашистской оккупации Чехословацкая республика наградила его орденом.

* * *

Нет боевых заданий. Нет полетов. На аэродроме непривычная, звенящая тишина. "Илы" стоят не под маскировочными сетями, укрыты лишь чехлами. Над летным полем безбоязно кружат птицы, которых как будто и не было видно до этого.

Полк отдыхает. Выходной и у майора Сохатого. Праздное безделье для Ивана Анисимовича непривычно и переносится им хуже тяжелой работы. Слова "день отдыха", "выходной" для него еще в сорок первом потеряли смысл и сейчас звучали как-то по-иностранному и несли неопределенность. До сегодняшнего дня круг его жизни был замкнут определенными, тесно связанными между собой задачами: готовиться к войне и воевать; облетать отремонтированный самолет и определить его пригодность для войны; проверить умение летчика летать, метко стрелять, бомбить, использовать передышку в боях для того, чтобы лучше подготовиться к новым; спать и есть, чтобы появились новые силы для боевых вылетов, в которых надо постараться увидеть врага раньше, чем он тебя, и убить его, иначе он, враг, прикончит тебя.

Даже Люба Рысева и его отношения с ней не вырвались пока из жестко очерченного круга, где кровью его друзей и товарищей было написано: война. Иван тянулся к Любе уже давно и видел ее ответное чувство, но не позволял себе перейти грань, за которой кончается просто дружба.

Иван не мог забыть вчерашних набатно прозвучавших слов:

- Товарищи, война окончилась! - Подполковник Ченцов замолчал, не спеша оглядывая строй. - Во всяком случае, на сегодня и здесь!.. Бомбы и реактивные снаряды с самолетов снять и сдать на склад боепитания. Пушки и пулеметы разрядить. Боекомплекты оставить в самолетах. Оружие солдат и сержантов сосредоточить в казармах, поставить в пирамиды и брать только в караул. Офицерам иметь пистолеты при себе с патронами на две обоймы. За пределы гарнизона и аэродрома не выходить...

Сердце и мысли Сохатого еще не освоились с мирной тишиной, он просто не успел переключиться на иное понимание смысла жизни, не определил еще какую-то иную линию поведения, не произвел переоценку ценностей.

В далеко летящей птице Ивану чудился еще самолет, совершенно непроизвольно он старался определить тип машины и дальность до нее. "Свой осторожность не мешает, чужой - сколько секунд до открытия огня".

Блеснувшее под лучами солнца стекло в окне или в машине виделось пламенем прямого, в его сторону выстрела. И опять мозговой арифмометр самостоятельно, без хозяина быстро выдавал время до разрыва снаряда, а ухо ловило звук его полета.

Поворот дороги - что за ним? Танки, засада, взорванный мост, мины? И хочется шоферу сказать: "Притормози".

Оттренированный за войну инстинкт самосохранения, постоянная настороженность - что за спиной, кто за спиной? - жили в нем по-прежнему, заставляли то и дело оглядываться. У Сохатого не проходило ощущение разоруженности, какой-то своей беззащитности из-за вынутого из ствола пистолета девятого патрона. Ведь этим девятым можно было стрелять сразу без перезарядки, если даже одна рука перебита.

Пройдут годы, десятки лет, но Сохатый так и не научится спокойно сидеть, повернувшись спиной к окну, к улице, к любому пространству, откуда может появиться что-то неожиданное. Спокойно он себя будет чувствовать спиной к стене, в пилотском кресле, и то лишь когда за хвостом своего самолета будет смотреть сам или лично обученный им воздушный стрелок-радист.

...Накатывался вечер. Солнце, облака, дремотно затихающая природа готовились к ночи.

Иван Анисимович сидел на балконе дома, принадлежавшего ранее начальнику немецкого авиационного гарнизона, и в бездумной отрешенности рассматривал небо!

Вот солнце спряталось за сине-белые, подернутые легкой дымкой облака, и края их, подсвеченные с обратной стороны, загорелись оранжево-золотистой бахромой, отчего сами облака как бы приблизились к Ивану. За первым облачным барьером, видимо, был и второй, и поэтому небо разделилось на две, по-разному освещенные половины: розово-голубую, теплую, еще дневную, и сине-холодную, которая воспринималась более плотной, отступившей вдаль.

Где-то невдалеке в тиши и полном безветрии застучали топоры, и Сохатый враз напрягся. Секуще-резкие удары показались похожими на очереди эрликоновских пушек. Но он отогнал это видение, вяло подумал: "Не пушки, милок... Не пушки. Строители чего-то рубят, не разрушают, а уже созидают. Началась новая жизнь. - Усмехнулся: - А все же похоже на пушки, если слушать их издалека. Что-то слышится от их собачьего тявканья"

Вздохнув глубоко, Иван взял лежащую на коленях гимнастерку и начал снимать с нее ордена, чтобы почистить их и прикрепить на новую.

"Не одному мне вас давали, не одного награждали, - разговаривал он с орденами и с собой. - За всех, кто не успел и кто уже не сможет ничего получить, тебе они достались, Ваня... Номер у полка один, а сколько полков, если посчитать погибших, через него прошло... Буду вас, побратимы, вспоминать по именам городов и рек, по годам войны и по полученным орденам. Орден на штифте - первая половина войны, орден на ленте - вторая. Скоро заменят им всем подвеску и станут они для стороннего взгляда безымянными, одинаковыми, как солдаты в шеренге, - пока не спросишь, не узнаешь года службы. - Иван задумался, потом собрал все ордена в пригоршню, покачал их несколько раз, взвешивая: - Тяжелы вы, милые. Сколько за вами стоит пота, крови и смертей..."