Семь лет в Тибете - Генри Харрер

Занимаясь возведением дамбы, я часто получал приглашения высоких монастырских чиновников поужинать и провести ночь у них. Мне, первому европейцу, имевшему право оставаться в Потале и резиденции Летнего сада, выпала возможность вдоволь полюбоваться великолепными фруктовыми и хвойными деревьями, привезенными со всех концов Тибета. Главный садовник следил за цветами и деревьями и поддерживал дорожки в чистоте. Парк окружала высокая стена, но посетителей, одетых по-тибетски, туда пускали. Два охранника осматривали гостей у ворот, чтобы ни одна европейская шляпа или ботинок не оказались в саду. Стража вежливо дозволила мне не соблюдать это правило в обычные дни; и лишь когда проводились приемы, я потел под отороченной мехом тибетской шапкой. Знатным людям четвертого ранга охранники салютовали оружием; меня тоже удостаивали такой чести.

В середине парка располагался личный сад Живого Будды, обнесенный высокой желтой стеной. Вооруженные солдаты бдительно стерегли два входа, через которые, кроме его святейшества, пропускали только настоятелей монастырей, назначенных его опекунами. Туда не допускались даже министры кабинета. Сквозь листву виднелись позолоченные крыши храмов, доносились крики павлинов. Никто не знал, что делалось внутри святилища. Многие паломники истово кланялись ему и проходили по тропе, огибавшей святое место. На близком расстоянии друг от друга размещались встроенные в стену собачьи будки. Длинношерстные псы поднимали неистовый лай, если кто-нибудь подходил слишком близко. Поводки, сплетенные из шерсти яков, не позволяли собакам наброситься на людей, но хриплый лай звучал диссонансом в этом спокойном мире. Позже, получив разрешение входить в секретный сад, я подружился, насколько возможно, с его зубастыми сторожами.

Ежегодно на огромной каменной сцене за пределами внутреннего сада устраивали театральные представления. Посмотреть пьесы собиралось огромное количество народа. Спектакли играли семь дней, с восхода до заката, труппы актеров-мужчин. Практически все пьесы посвящались религиозным темам. Актеры не являлись профессионалами. Это были выходцы из самых разных слоев населения. По окончании театральной недели они возвращались к повседневной жизни. Год за годом ставились одни и те же пьесы. Слова пелись речитативом, а оркестр, состоявший из барабанов и флейт, задавал ритм танцам. Только комические роли читались на обычный манер. Красивые и богатые костюмы принадлежали правительству и хранились в Летнем дворце.

Одна из семи трупп актеров – Джумалунгма – выделялась своими пародиями. Ее игра мне действительно понравилась. Лицедействовала она весьма правдоподобно. Способность шутить над своими слабостями и даже религиозными обычаями свидетельствовала о юморе и здравомыслии тибетцев. На сцене изображали даже оракула с его танцем, трансом и прочими атрибутами колдовства. Зал покатывался со смеху. Мужчины переодевались монахинями и очень весело изображали, с каким пылом женщины выпрашивают милостыню. Когда на сцене монахи начинали заигрывать с монахинями, зал трясся от хохота и слезы бежали по щекам самых суровых настоятелей монастырей, присутствовавших в зале.

Далай– лама наблюдал за представлением из-за прозрачного занавеса в окне первого этажа павильона, расположенного во внутреннем саду за желтой стеной. Официальные лица сидели под навесами с обеих сторон сцены. В полдень, направляясь на обед, приготовленный на кухне далай-ламы, они строем проходили под окном правителя.

Театральная неделя в Летнем саду заканчивалась, и актеров приглашали играть в дома знати и монастыри. Таким образом, театральный сезон продолжался примерно месяц. Представления посещало большое количество людей, и полиции часто приходилось вмешиваться, чтобы поддержать порядок.

В этом году мое положение значительно улучшилось. Я полностью обеспечивал себя и подумывал о приобретении личного жилья. Безмерной была моя благодарность Царонгу – он открыл перед нами двери своего дома и помог обустроиться в Лхасе. Начав зарабатывать деньги, я платил ему ренту.

В последнее время мне поступало много предложений воспользоваться домами и садами друзей, временно отбывших в провинции. В итоге я решил поселиться в одном особняков министра иностранных дел Сургханга. По тибетским меркам здание считалось едва ли не самым современным в городе. Оно имело массивные стены, множество небольших окон и чрезмерное количество комнат. Я запер ненужные и расположился в остальных. Спальню устроил в комнате, где раньше всего появлялось солнце. Там возле кровати стояло радио, а стены украшали иллюстрации из альпийского календаря, вероятно попавшего в Лхасу в качестве рекламы швейцарских часов. Ярко раскрашенные резные шкафы и сундуки напоминали мебель в доме европейского крестьянина. Каменные полы дома слуги с удовольствием полировали до блеска, смазывая жиром от свечей и катаясь потом по комнатам в шерстяной обуви, соединяя приятное с полезным. Каждую комнату украшали цветные ковры – небольших размеров, поскольку в Лхасе потолки поддерживали колонны. В городе жили известные изготовители ковров. Мастеров приглашали к знати, и те прямо на месте, сидя перед деревянной рамой, ткали яркие цветные изделия нужной величины и формы, с классическими рисунками: драконами, павлинами, цветами и различными орнаментами. Созданные умелыми руками, ковры передавались из поколения в поколение. Шерсть – очень прочный материал, а краски, изготовленные из коры деревьев, зеленых орешков и растительных соков, не теряли цвет столетиями.

Для своего кабинета я заказал письменный стол и чертежную доску. Местные столяры прекрасно реставрировали старую мебель, но в ответ на просьбу изготовить что-нибудь новое они терялись. Творческая инициатива не приветствовалась ни в одной профессии или ремесле. Эксперименты не поощрялись ни в школах, ни в частных предприятиях.

В столовой находился алтарь, который слуги обхаживали с особой тщательностью. Каждый день семь кувшинов наполнялись свежей водой для богов, а масляные лампы никогда не гасли. Я жил в постоянном страхе ограбления: на идолах были диадемы из чистого золота и бирюзы. К счастью, мои слуги оказались весьма преданными, и ни разу у меня ничего не пропало.

По всем углам крыши моего дома стояли деревья для вывешивания молитвенных флагов. На одном из них нашлось место для радиоантенны. Очаг для благовоний и другие приносящие удачу атрибуты любого лхасского жилища я старался сохранить в нетронутом виде, не нарушив ни одну из тибетских национальных традиций.

Вскоре дом стал для меня родным, и я всегда с удовольствием возвращался туда после работы или посещения друзей. Меня ожидали слуга по имени Нийма, теплая вода и чай, а также чистота, спокойствие и уют. Иногда мне хотелось уединения, но тут возникали проблемы: в Тибете слуги обычно сидели рядом с хозяевами, ожидая приказаний, либо без стука входили в комнату, подавая чай. Однако Пийма уважал мои чувства, а его преданность не знала границ. Если я уходил куда-нибудь вечером, он, боясь нападения на меня по дороге домой, всегда ждал у ворот, игнорируя приказ идти спать. Вооруженный револьвером и саблей, Нийма готовился положить жизнь за господина. Часто ли встречается подобная преданность?