Грязь. Motley crue. Признание наиболее печально известной мировой рок-группы - Нейл Страусс

Затем, однажды ночью, моя новая подруга Марша (которую я встретил после выступления «Уайт Хорс» в «Pier 11»), пришла домой с неопределенной улыбкой, которую я уже видел раньше на лице другой женщины, и сообщила мне новость, которую мне так много раз сообщали прежде: “Я беременна”. Конечно же, она хотела оставить ребенка. Жизнь сделала полный круг и погружала меня обратно в болото. Я чувствовал, что моя мечта снова выскальзывал из моих рук, хотя, как оказалось, я был к ней ближе, чем я думал.

Я сделал первый шаг в правильном направлении и не женился снова. Потом я дрейфовал через группы, такие как «Vendetta», которая включала в себя двух бывших членов «Уайт Хорс», и поехал с ними на Аляску, чтобы заработать немного быстрых денег, играя музыку лучшей 40-овки. Затем я поместил объявление в «Ресайклер», на которое откликнулись Томми и Никки, я всего лишь ожидал оказаться ещё в одной кавер-группе, борющейся с самомнением и просто зарабатывающей деньги. Но как только к группе присоединился Винс, я понял — мой почти тридцатилетний поиск, с тех самых пор, когда я впервые увидел Скитера Бонда, три десятилетия езды автостопом через группы, наркотики, чужие диваны и отношения — подошли к концу. Это было то, где я хотел находиться.

Но чем более успешными мы становились, тем тяжелее было наслаждаться наградой. Новые признаки анкилозного спондилита продолжали проявляться: появилось что-то под названием “воспаления радужной оболочки глаза”, что вызывало вспышки боли у меня в глазах всякий раз, когда я смотрел на яркие огни, подобные тем, которые я видел каждый вечер на сцене. Мой нижний отдел позвоночника стал абсолютно жёстким и неподвижным, став причиной сколиоза и продолжая всё дальше скручивать меня вниз и вперед, пока мой рост не стал на три дюйма меньше, чем был в средней школе. Именно поэтому я никогда не снимаю мои ботинки на платформах. Я не хочу выглядеть пигмеем.

Болезнь находит любое свободное место между костей или внутри их — рёбра, суставы, связки — и развивается там. Если вы пытаетесь оперировать и удалить её, она просто вырастает снова, как вросший ноготь. Когда я умру, думаю, мой скелет будет твёрдым, как камень. Если его будут демонстрировать на занятиях по медицине в качестве экспоната, то даже не потребуется проволока, чтобы скреплять кости между собой.

Однако наихудшая сторона болезни — не боль и не сутулость. Это отсутствие возможности легко двигаться по сцене. Глядя оттуда на всех этих возбужденных людей, я даже неспособен изобразить хоть что-нибудь. Я так много раз хотел спуститься вниз к басовым динамикам во время выступлений, но я понимал, что, если я это сделаю, то для меня нет никакой возможности забраться обратно на сцену, если только Винс или Никки не вытянут меня оттуда. И Боже упаси, если кто-нибудь из фанатов вздумает утащить меня в толпу, меня точно придётся госпитализировать. Каждый вечер я так сокрушаюсь, наблюдая за тем, как Никки и Винс носятся по всей сцене. Всё, что могу делать я, когда поклонники в передних рядах начинают меня приветствовать, это с трудом волочиться по сцене, улыбаться, говорить “эй” или пытаться бросить им медиатор.

На днях я наблюдал себя на видеозаписи: я напоминаю статую, руки которой каким-то образом ожили. Когда я пытаюсь двигаться, это выглядит, чёрт побери, настолько глупо. Лучше бы я просто стоял на одном месте. Иногда, когда я играю, ремень от гитары так натирает мою шею, что я чувствую себя так, будто получил тяжёлую травму, и мышцы начинают конвульсивно сокращаться от основания позвоночника до середины спины. Когда это случается, я не могу даже повернуть голову, чтобы выразить свою признательность фанатам на протяжении всей остальной части выступления. Блин, это так обламывает. Люди думают, что я застенчивый, странный или недоброжелательный человек, потому что именно таким они видят меня на сцене. Они думают, что я намеренно создал для себя такой образ равнодушия и отчуждённости. Но правда в том, что я — узник, заключенный в своем собственном теле.

В конце концов, во время тура «Girls, Girls, Girls» я так устал от боли и был так расстроен, что у меня началась хроническая депрессия. Психологи давали мне антидепрессанты, а анестезиологи кормили меня обезболивающим, но ничего не помогало. Поэтому я решил попробовать своё собственное лекарство: алкоголь. Никки снова сидел на героине, Томми половину тура не осознавал себя, а Винс допивался до столбняка. Я же предпочёл держать мои проблемы в тайне. Но проблема с тайнами состоит в том, что никто не может помочь вам, если никто не знает, что с вами что-то не так. А в том туре многое было не так.

Глава 3. Томми

«Детальный путевой дневник с распорядком дня наших героев во время их следующей поездки, содержащий все подробности и мучительные детали»

У нас был огромной реактивный самолёт, мы имели неограниченное количество денег, и, чёрт побери, мы могли делать всё, что хотели. «Girls, Girls, Girls» было самым крутым временем, которое когда-либо было в моей жизни, или, по крайней мере, я так думаю, потому что никогда больше оно не было отмечено таким грёбаным порочным безумием. Наши тусовки были расписаны строго по часам, брат. Вы могли сверять по нам часы в любом часовом поясе, где бы мы ни находились, и узнавать точно, где, когда и в какое дерьмо мы вляпались.

Какое-то время у нас даже был собственный наркобарон, который всё время следовал за нами во время автобусного тура в своём экзотическом лимузине «Экскалибуре» с номерным знаком с надписью «ДИЛЕР». Всякий раз, когда мы выходили из автобуса, он внезапно оказывался тут как тут со своими алмазными «Ролекс», весь увешанный золотыми цепями, с парочкой сучек в каждой руке, разбрасывая узелки с коксом каждому из группы и дорожной команды. Это был сутенёр и торговец наркотиками, который на своих вечеринках всегда разгуливал в шляпе. Но наша звукозаписывающая компания была вне не в восторге от этого и сказала, что с ним нужно немедленно развязаться, т. к. он был настоящим магнитом для полицейских и неприятностей. Нам было жаль с ним расставаться, но чёртовы дилеры, сутенеры и тусовочные торчки проходили через нас десятками, дюжинами в том туре.

Каждый день был сражением между группой, которая находилась на грани развала, и компанией звукозаписи, которая решила держать нас под контролем. Возможно, мы и выиграли сражение, но проиграли войну. Для нас это был последний подобный тур. И, перефразируя писателя Стивена Райта, ничто не происходит так, как оно кажется. А происходило всё в точности следующим образом:

17:00–18:30: Телефонные звонки. Просыпаюсь. Ни черта не помню. Снимаю трубку. Выбираю между двумя интервью с радио-ди-джейем и газетным репортером. Если один в кровати, прекрасно. Если не один — тоже хорошо. Если нужно поблевать во время интервью, закрываю микрофон рукой и блюю на пол. Если на полу лежат люди, стараюсь не попасть на них.