Выдавать только по рецепту. Отей. Изабель - Жан Фрестье

Подойдя к лестнице, он крикнул:

— Изабель! Мать звонит.

Он подошел к камину, но не опустился в кресло, а лишь махнул рукой в сторону телефонного аппарата, оставленного на сиденье. Ему вдруг стало жарко у огня, и он отошел к окну, наблюдая, как в его кресле поудобнее устраивается Изабель, придерживая полу халата одной рукой и прижимая трубку другой. Какая же у них мерзкая привычка говорить между собой по-румынски! Из своего угла он крикнул:

— Изабель! Пожалуйста, говори по-французски. Сколько раз должен повторять тебе!

Девушка разговаривала с матерью каким-то фальшивым голосом, словно старалась показать, что еще не вышла из того возраста, когда девочкам заплетают косички.

— Папа хорошо со мной обращается. Нет, я нисколько не испугалась. Мы кое-что купили в Апе. Погода хорошая, хотя и прохладно. Да, я надену теплый свитер. Нет, не волнуйся.

«Подумать только, — подумал Поль, прислушиваясь к их болтовне, — оказывается, мы все еще одна семья. И это после трех далеких месяцев совместной жизни, моего семилетнего пребывания в бегах, развода и десяти лет вымученной дружбы. Стараниями Сони у нас сохранилась какая-то видимость семейного очага. Что же ей еще оставалось, как сделать хорошую мину при плохой игре? С Соней у него с самого начала не ладились отношения, и он очень скоро понял, что она совсем не та женщина, которая нужна ему. И вот теперь наша дочь живет со мной под одной крышей». Впервые с того момента, когда Соня позвонила ему и обратилась за помощью, он осознал всю нелепость ее поступка, поставившего его в столь щекотливое положение. Еще немного, и на него накинут хомут. Ну уж нет! Дудки! Полю вспомнился тот зимний парижский вечер, когда пронизывающий ветер пробирал его до костей, пока он поджидал Изабель у входа в лицей, чтобы поговорить с тринадцатилетней дочерью. Что же в действительности он хотел тогда сказать ей? Напомнить о своем существовании? Признаться, что их разлучил случай? Наказать, чтобы она не прислушивалась к словам матери? Открыть ребенку глаза на то, что мать, в силу родительского эгоизма, а также по глупости портила ее своим воспитанием? Увидев удивление и досаду на хорошеньком личике этой маленькой задаваки в пальтишке с меховым воротничком, он так и не смог раскрыть перед ней свою душу, ибо понял, что ему нечего сказать ей. И, вынув из кармана денежную купюру, он только и смог выдавить из себя: «Вот возьми, купишь себе что-нибудь», — и пошел своей дорогой, убежденный в том, что отцовские радости доступны кому-то другому, но только не ему. По-видимому, Поль был из породы любовников, а не отцов.

— Ну вот, — произнес он, — что-то ты слишком долго говорила.

Дочь посмотрела на него с вызовом:

— Что тут такого, если мама волнуется? Или ты против?

Поль усмехнулся: как же мало времени требуется для того, чтобы настроить одного человека против другого. И все же ему не хотелось портить с дочерью отношения, и он переменил тему разговора.

— Как ты думаешь, может, нам поужинать?

— Как хочешь.

Она вытянула из кармана пояс от халата и повязала вокруг талии, а затем, нагнувшись, поправила указательным пальцем пятку на домашних тапочках.

— Ты не накроешь стол?

Она отправилась на кухню. Заметив, что дочь подобрала волосы, он подумал, что такая прическа ей больше идет к лицу, ибо распущенные волосы наводили его на мысль о сомнительном поведении. Пока она расставляла на столе тарелки с холодной закуской, приготовленной Элизой, он взялся откупорить бутылки с красным и белым вином, а также с минеральной водой: ведь его дочь пила чистую воду.

Она нанизывала кружочки резаного помидора на вилку и отправляла в рот, не пользуясь ножом. И где ее только этому научили? Ах, да! В «Школе хороших манер». Какими же аферистками были эти женщины, вульгарные до кончиков ярко накрашенных ногтей, открывшие подобное учебное заведение поблизости от Елисейских Полей? Им удалось вовлечь в свою аферу даже настоящую герцогиню. Зная, что язвительные замечания отнюдь не способствуют поддержанию разговора за столом и могут даже вызвать ссору, Поль решил промолчать на этот раз. Изабель, в свою очередь, сосредоточила внимание на Джаспере, расположившемся на полу у ее ног.

— Сколько Джасперу лет?

— Шесть.

— А собаки долго живут?

— Лет двенадцать, максимум четырнадцать.

Вопросы, касавшиеся возраста и продолжительности собачьей жизни, показались Полю отнюдь не случайными. Рано или поздно их задают всегда. Налив белого вина в большой бокал, он выпил его залпом.

— А ты не хочешь спросить, сколько лет мне?

— Да, конечно.

— Сорок пять.

— Ты выглядишь гораздо моложе.

— Спасибо.

Ему на память пришли слова зубного врача из Апа, услышанные на прошлой неделе, когда, постукивая по длинному и шаткому мосту, проложенному через весь рот, эскулап произнес: «Придется залатать его. Он еще немного продержится, а там поставим протез». Протез! Какое мерзкое слово! Он вспомнил отца, скончавшегося десять лет назад. Когда старик лежал на смертном одре, ему забыли вставить зубной протез. Из-за ввалившегося сморщенного рта собравшиеся на похороны друзья не сразу узнали его. Они почувствовали себя так, словно опускали в могилу человека, которого никогда и в глаза не видели. Еще при жизни отец делал шаг к могиле всякий раз, когда снимал протез и опускал в стакан с водой.

Вконец расстроившись, Поль потер пальцем веки, но видеть лучше не стал. Лицо сидевшей в полутораметрах от него Изабель расплывалось перед ним. И лишь находившиеся на уровне ее головы предметы имели ясные очертания. Привычным жестом, повторявшимся сотню раз за день, он потянулся к карману рубашки, где лежали очки, без которых он теперь не мог читать. Протез — это еще не самое страшное. Всего каких-то десяток лет назад, в Марселе, наблюдая с высоты маяка, как в открытое море уходит пароход, он мог легко прочитать его название. И когда, нагнувшись, сорвал одуванчик и подул на него, то сосчитал все былинки, разлетевшиеся сантиметров на тридцать вокруг. Таким было его прощание с уплывавшей на пароходе женщиной, с которой он расстался всего какой-то час назад на набережной.

И вот теперь, когда лицо сидевшей напротив Изабель все больше удалялось от него, он мог лишь догадываться, о чем она думала в этот момент.

— Я слишком поздно встретился с твоей матерью.

Судя по сдержанному ответу дочери, похоже, он ошибся: «Не так уж и поздно!» Если Изабель знала бы, что попала в самую точку, то ответила бы по-другому. Двадцать восемь лет казались теперь Полю подростковым возрастом. Ему исполнилось именно двадцать восемь лет, когда он клюнул на экзотическую приманку, какой оказалась в то время для него Соня. Они вели разговор в баре на улице Пьера Шарона, который закрыли восемь месяцев спустя по настоянию священника православной церкви на улице Жоржа Бизе. Он чувствовал себя таким усталым от жизни, что ему было все равно: обратиться в мусульманство или записаться в буддисты. Ему хотелось лишь одного: чтобы беременная Соня перестала наконец жаловаться на боли в животе. Немного позднее она с христианской кроткой улыбкой, какие можно увидеть на иконах фламандских художников, принесла себя в жертву материнству.

— Ты права: двадцать восемь лет — это еще не старость.

Почувствовав, что настало время затронуть тему, которую он старательно обходил, Поль то и дело подливал себе в стакан вина. Изабель, не спеша, расправлялась с зажатым в кулаке бананом, чья разделенная на четыре полоски кожура свисала вниз, как собачьи уши. Конечно, неприятный разговор можно было бы и отложить. И все же у него из головы не выходила случившаяся с ней неприглядная история. Он захотел услышать о ней подробнее, как говорится, из первых уст, чтобы больше не возвращаться к этой теме. Однако Изабель и бровью не повела.

— Разве мама тебе не все рассказала?

— Да, кое-что говорила. С ней трудно вести разговор на подобные темы. Кроме того, у нее отсутствует воображение. Конечно, она переживает, но не более, чем если бы ты заболела корью.

— Мне можно убрать со стола?

— Да.

Пока она собирала тарелки, он вернулся в свой уголок у камина и, сдвинув кресла, устроился так, чтобы виски и сигареты были у него под рукой. «Я люблю свои маленькие удобства, а вовсе не готовлюсь к трудному разговору, — убеждал себя Поль. — Нет ничего более банального, чем девица, позволившая себя трахнуть. И уже не имеет значения, произошло это с ее согласия или нет». И тут он понял, что ему хочется знать мнение Изабель.

Возможно, он не прав? Вначале она, разумеется, немного смущалась, но отнюдь не больше, чем перед комиссаром полиции, добропорядочным отцом семейства, обремененным заботами о дочерях, которые были на выданье. Пока она говорила, он вдруг поймал себя на мысли, что испытывает зависть: «Черт возьми, в дни нашей юности мы даже подумать о таком не могли! Современным юнцам здорово повезло!» Рассказ дочери невольно заставил его вспомнить событие двадцатипятилетней давности. Когда он еще учился в лицее, у него был весьма шустрый приятель из крестьянской семьи, большой пройдоха и ловкач. Однажды по инициативе Лабузана — так звали того парнишку — они пригласили на велосипедную прогулку смазливую пятнадцатилетнюю девчонку по имени Люсетта, о которой в городке ходили разные слухи. Выехав за город, они нашли лесок, под сенью которого почувствовали себя так же уютно, как в номере гостиницы. Во всяком случае, это касалось Лабузана. Как бы в шутку, Лабузан начал тискать Люсетту, которая вовсе и не думала сопротивляться. Поль стоял рядом и наблюдал за происходящим. Время от времени он ухмылялся, все более и более смущаясь. Он видел, как обнажилась девичья грудь, а затем высоко задрался подол юбки и вдоль бедер вниз соскользнули трусики. И тогда, чтобы принять какое-то участие в игре, он принялся мешать приятелю. Для начала он прикрыл разомлевшей девице грудь, затем одернул юбку, не обращая внимания на яростное подмигивание Лабузана. Так прошел целый час, а дело нисколько не продвинулось. Тут пришло время Люсетте возвращаться домой. Она так и уехала ни солоно хлебавши на велосипеде, а Полю пришлось выслушивать упреки приятеля: «Ну и дурак же ты! Что с тобой случилось? Мы бы трахнули ее в свое удовольствие. Ты случайно не рехнулся?»