Я вернусь через тысячу лет. Книга 2 - Исай Давыдов

Через два дня спутник засёк сразу десяток костров перед пещерами урумту. Бруно тут же вызвал меня и пообещал, что на помощь придут уже два вертолёта. И пожарникам велено было подготовить к транспортировке пяток водомётов, которые поставят вдоль Аки. Реку эту решено было сделать неприступной для разбойников. И при этом любой ценой избежать прямого столкновения туземцев. Чтобы жертв больше не было. Потому Бруно и посоветовал не тревожить ни одно из племён. Пусть ничего не знают! Сами справимся! Хватит психологических эффектов!

Однако полсотни урумту потянулись следующим утром не на юг, не на юго-запад, а строго на запад, вдоль цепи озёр. Как я и советовал Вуку… Они шли в этом направлении двое суток — и вдруг исчезли. Ночью не удалось обнаружить их костров. Как сквозь землю провалились люди.

На рассвете они вынырнули откуда-то и устремились строго на юг — в густые леса севернее верховий Аки. То есть, обошли охотничьи владения племени ту-пу. Опять же, как и советовал я Вуку… Потом отклонились ещё западнее — в сторону безводного нагорья. Именно в тех лесах и мелькали костры без определённой привязки к месту, именно там и предполагались каннибальские племена — вроде тех рулов на Восточном материке, которые когда-то вытеснили на Центральный материк оседлые племена гезов и ра.

Рулы были — да видимо, и остались по сей день! — свирепыми людоедами. Они не знали ни лука, ни лёгких дротиков, не умели толком отделывать кремни. Их оружием были в основном палицы да примитивные копья. Но рулы были неуязвимы прежде всего потому, что не имели селений, спали на деревьях, разбойничали не только днём, но и ночью. Значит, и видели в темноте лучше других.

Угонять женщин из таких племён, разумеется, куда хлопотнее, чем из мирных селений, где по ночам люди спали в хижинах. Но, похоже, урумту решились на это. Чтобы не терять по десять охотников за женщину, как подсчитал Вук или те, кто послал его. И значит, племя выполнило свои обещания.

Может, и переночевали они в тех пещерах, которые Вук знал с детства?

Я высказал эту догадку Бруно, и он пообещал:

— Исследуем мы эти пещеры! По всем параметрам! Координаты засечены.

О защите бродячих племён не могло быть и речи. И невозможно практически, и смысла нет — не поняли бы нас эти людоеды. А надежды на мир с племенем урумту были бы похоронены.

Жизнь с детства учила меня: действовать надо тогда, когда хуже не будет, а лучше может быть. Если же надежд на улучшение нет, но можешь сделать хуже, чем есть — зачем действовать? Проще выждать!

Тут вырисовывался как раз такой случай.

Ещё за двое суток пещеры «на повороте», как и обещал Бруно, были исследованы. Они не давали выходов радона, не приводили в возбуждение спутниковые счётчики радиации, не обнаруживали никаких признаков урановой смолки — самой распространённой урансодержащей руды. И в то же время пещеры были просторны, сотнями метров тянулись на запад вдоль озёр. Возможно, эти две цепи — пещеры и озёра — были как-то связаны в тектонической истории материка, пока нам неведомой. Здесь мог когда-то образоваться грандиозный разлом, коему, наверное, миллионы лет, и до сути коего мы ещё не скоро доберёмся. Ибо у геофизиков наших совсем не тем заняты и головы и руки.

Вроде бы пока всё складывалось относительно благополучно. Но беда всё же пришла именно от представителей племени урумту. Хотя и не с той стороны, с которой мы ждали.

55. Отрубленные головы на шоссе

Омар разбудил меня на рассвете.

— Послушай утренние известия, — торопливо предупредил он. — Через час.

И отключился. Видно, не до меня стало.

Утро было дремотное. Птицы пели ошалело, женщины в селении только-только начинали ворошить почти заглохшие ночные костры. Короткий зуммер радиофона не успел разбудить Лу-у. Она бесшумно спала на соседней раскладушке, чуть приоткрыв пухлые губы и по-детски закинув кулачки к голове. Во сне она всегда больше походила на ребёнка, чем на взрослую женщину.

Я знал, что уже не усну, потому что явно что-то тревожное случилось на Центральном материке. Сейчас сбегать бы на реку, если бы Лу-у опять же по-детски не обижалась, когда я купаюсь без неё. Дважды так случалось — и я зарёкся. Куда угодно она меня легко отпускала, а вот на реку — это было выше её сил. Почему? Мог только догадываться. Может, опасалась, что какая-нибудь другая молодая красотка из купов составит мне там компанию и ради этого полностью обнажится? Женщины, вообще-то, часто ходили к реке — за водой, за рыбой, за кхетами. Случайных встреч могло быть немало. Ничем больше не удавалось мне объяснить такой каприз юной моей супруги.

Любое дело, за которое хотелось бы сейчас взяться, наверняка разбудило бы её. Всё, кроме чтения.

Проектор мы давно перенесли из вертолёта в палатку, а все микрофиши уложили в пакет под проектором на дне опустевшего контейнера. И в двух плёнках, которые предстояло в первый же визит на Материк вернуть Розите, оставалось ещё около десятка непрочитанных исторических новелл. Примерно на час тихого чтения. Пора всё-таки кончать книгу — первую книгу, прочитанную в новой моей жизни, которая для чтения куда как мало оборудована…

Одна из этих последних новелл запомнилась мне, кажется, до самого конца.

Итальянское золото

Сейчас уже можно об этом рассказать — столько лет пролетело! А раньше ни за что не пробилось бы в печать. Потому что совершенно достоверные события никак не укладывались в прокрустово логе идеологических догм.

Поведала эту историю дочка русского офицера, который создавал сразу после второй Мировой войны албанскую армию — из партизанских отрядов, спустившихся с гор, и полностью, без чьей-либо помощи, освободивших свою маленькую страну от итальянских оккупационных войск. Учились мы с этой дочкой — назовём её Валей! — в одной институтской группе редакторского факультета и были очень добрыми друзьями. Дважды ездила Валя к отцу в Албанию — на летние студенческие каникулы — и даже была шапочно знакома с главным героем этой печальной истории. Он как-то сказал ей:

— У вас слишком румяные щёки и слишком здоровый вид, чтобы вы могли понимать некоторые жизненные сложности. Жизнь вообще-то ужасна, и полное её понимание приходит только с годами и болезнями… Вы уж извините…

Говорили они на немецком, который Валя знала прилично. А собеседник её был итальянцем — блистательным профессором-хирургом. Его, как и многих других итальянских специалистов, задержал в Албании режим Энвера Ходжи, не отпускал на родину и вынуждал хоть в какой-то мере отрабатывать ущерб, нанесённый стране за годы итальянской оккупации. Длилась она, как известно из новейшей истории, шесть лет — с весны 1939 года, когда фашистская армия Муссолини оккупировала Албанию за три дня и, по сути, превратила Адриатику во внутреннее итальянское море. Разумеется, не «узкие» специалисты были в том виноваты, но расплачиваться пришлось им. Обычное дело…

Профессор «отрабатывал» нанесённый Албании ущерб вполне добросовестно. Все операции его были успешными, все пациенты быстро поднимались на ноги, и равных ему хирургов в Тиране не находилось. Потому и доверили ему — кроме оперирования самих итальянцев — ещё и «обслуживание» албанского руководства и крохотной советской колонии. В ней, впрочем, хирургических больных не отыскалось. Ибо в Тирану посылали только абсолютно здоровых людей. Как потом в космос…

В то же время сам профессор был болезненным, даже и на вид. Невысокий, тщедушный, черноволосый и лысоватый, с громадным лбом, грустными тёмными глазами и неизменной бледностью на лице, он как бы воплощал для Вали постоянно преодолеваемые физические страдания. В отличие от других итальянцев, обычно темпераментных, он медленно двигался, мало говорил, часто и надолго исчезал из виду. Похоже, болел. Вале он казался очень старым — ему было за сорок. И на контакты с кем-то шёл он неохотно.

Впрочем, последнего правила вынужденно придерживалась и сама Валя. Задолго до каждой поездки в Албанию вызывали Валю на Старую площадь, в ЦК партии, и наставляли, как надобно столичной комсомолке вести себя за границей. Второй разговор на эту тему был особенно жёстким, ибо в первой поездке Валя «провинилась»: в неё влюбился официант столовой, где обедали советские специалисты и их семьи. Валя об этой влюблённости и понятия не имела, но её робкие возражения тут же сломили вескими уликами — пачкой писем, которые отправлял ей из Тираны в Москву влюблённый официант.

Письма те были на итальянском, на коем Валя знала лишь «грацио, синьор» да «ариведерчи». Может, именно поэтому до адресата они не доходили — всё равно, мол, не поймёт! — а собирали их и дотошно изучали на Старой площади или поблизости — на Лубянке. Вероятно, они и сегодня хранятся в тамошних архивах второй половины сороковых годов.