Тени в переулке - Эдуард Хруцкий

В западную прессу начала попадать информация, которая у нас считалась не секретной, но все же закрытой.

Тридцатого декабря 1981 года была ограблена квартира знаменитой дрессировщицы Ирины Бугримовой. А в первых числах января в аэропорту «Шереметьево» взяли человека, пытавшегося вывезти за границу часть похищенных ценностей.

Через него чекисты вышли на Бориса Цыгана. При обыске в его квартире нашли брошь и перстень редкой работы, похищенные у Бугримовой, а также еще несколько находящихся в розыске ювелирных изделий известных мастеров.

Даже советская принцесса не могла отмазать своего любовника от Лефортовской тюрьмы и срока по знаменитой статье 88 УК (о валютных операциях и спекуляции драгоценностями).

Интересно, как вовремя и каким образом к нему попали эти ценности…

Мы сидим в знаменитом парижском ресторане «Доминик» на бульваре Распай. Это весьма модное русское заведение. Меня пригласил на ужин бывший «король» металлоремонта и подпольный бриллиантщик Яша. Давно уже забыта мастерская в Столешниковом, у него ювелирное дело в Нью-Йорке и Амстердаме. Он вполне доволен жизнью буржуа.

Конечно, говорили о Москве, о Доме кино, о тех, кто уехал, и о тех, кто остался.

Я рассказываю ему явление Генки Малыхина на Старом Арбате.

– На Борином «мерсе» приехал, – засмеялся Яша. – Понимаешь, наше дело в Москве было весьма не простым. Я занимался лишь редкими изделиями, в которых сочетались и дорогие камни и прекрасная работа. Я знал, у кого есть интересующие меня вещи. И если мне некоторые люди приносили ювелирку, то я знал, у кого они ее украли, и никогда не подписывался под этим делом. Боря Цыган – другое дело. В нем жила страсть коллекционера. Он мог купить любую замазанную вещь. Ведь вещи Бугримовой ему принес Генка Малыхин. Вот и суди сам, по глупости или по чьей-то воле.

Уже было поздно, когда мы выходили из ресторана. На углу улицы Вовен звучит музыка. Играли аккордеонист и саксофон, наверно, это были заблудившиеся в Европе наши музыканты. И мы стояли и слушали знакомые нам старые мелодии.

Яша закурил сигарету и сказал:

– Домой хочу.

…Теперь я иду уже не по улице Москвина, а по Петровскому переулку. Вот он, знакомый проходной двор, где играл веселый саксофонист. Я сворачиваю во двор, иду мимо школы.

Стоп. Прохода нет. Выход перегораживает ажурный металлический забор. Дворик забит престижными машинами. Старые дома отремонтировали. Балкона, на котором играл саксофонист, больше нет, вместо него лоджия с затемненными стеклами. По двору ходят серьезные охранники.

Из двора моей молодости ушли даже воспоминания о веселой мелодии.

Музыка покинула московские дворы, а вместо нее поселился страх.

ПРАЗДНИЧНЫЙ ПИРОГ КО ДНЮ ПОБЕДЫ

О том, что 9 мая стал нерабочим праздничным днем, объявили по радио в шесть часов утра. А у меня, как назло, репродуктор, похожий на здоровенную черную тарелку, был не просто выключен, но мама забрала его.

Спать меня укладывали в 22 часа, а в это время по радио начинались самые интересные передачи: концерт оркестра Леонида Утесова и любимая моя программа «Театр у микрофона».

И накануне, вечером 8 мая, я был застигнут матерью в тот самый момент, когда приладился слушать замечательную оперетту «Принцесса цирка». Вполне естественно, что верный мой раструб был изъят и отнесен на кухню. Поэтому о Дне Победы я узнал, только выйдя на улицу с противогазной сумкой, полной учебников.

У помойки, на заднем дворе, меня встретил сосед, в руках у которого по утреннему времени была сумка-авоська, полная водки. Видимо, отдал за нее все талоны на спиртное.

– Ты куда? – весело поинтересовался он.

– В школу, – без особого энтузиазма ответил я.

– Дуй домой. Ты что, радио не слушаешь? Победа! Понял? Победа! Объявили выходной день.

Я бросился домой, где мать уже слушала радио. Слушала и плакала.

Победа приходила в Москву постепенно. В 1943 году убрали мешки с песком, закрывающие витрины. Исчезли с перекрестков противотанковые ежи. С бульваров уехали скорострельные зенитные пушки «эрликон». Траншеи на бульварах засыпали, вместо них разбили клумбы.

В 1944 году, весной, когда наши войска перешли госграницу, разрешили снять с окон бумажные перекрестья. Их делали специально, охраняя жителей от осколков оконных стекол, выбитых взрывной волной фугасной бомбы во время налетов.

В этом же году загорелись буквы «М» над входом в метро, а в троллейбусах и трамваях вместо унылых синих лампочек зажгли обычное яркое освещение. Вечером на затемненной улице, как сказочный корабль, весело бежал ярко освещенный трамвай.

Но главное случилось 30 апреля 1945 года. По радио передали приказ военного коменданта Москвы генерал-лейтенанта Синилова о том, что с 22 часов 2 мая разрешается снять светомаскировку с окон и осветить витрины магазинов, названия театров и кино.

Как хорошо я помню этот день! За полчаса до назначенного срока я сидел у репродуктора и ждал сигнала. В черном раструбе безумствовал военный ансамбль песни и пляски под управлением Александрова.

Мощный хор пел американскую военную песню:

Зашел я в чудный кабачок, кабачок,

Вино там стоит пятачок, пятачок,

С бутылкой там сижу я на окне,

Не плачь, красотка, обо мне.

И вдруг оборвалась веселая жизнь американского солдата. Репродуктор замолк, а потом прозвучал сигнал точного времени.

С криком «ура!» я бросился к окну и начал срывать надоевшую плотную синюю бумагу, которая четыре года не пускала свет из комнаты на улицу.

Видимо, не один я ждал этой минуты. Соседние дома вспыхнули светлыми квадратами окон. Загорелись фонари во дворе, лампочки в подъездах.

Четыре года город жил во тьме, и вот наступил день «зажженных фонарей», как в сказке братьев Гримм.

Конечно, все выбежали на улицу. Непривычно и удивительно было увидеть свой, до слез знакомый двор в этой, как нам казалось, вакханалии огней. Правда, это чувство прошло довольно быстро, и уже на следующий день мы воспринимали ярко освещенные окна как самое обычное явление.

Почти каждый день гремели над затемненной Москвой салюты в честь бойцов Первого и Второго Украинских фронтов. В честь героев Западного фронта, Южного, Белорусского. Мы смотрели на небо, разорванное ярким светом ракет, и спорили, какой же будет салют Победы.

И вот он пришел, этот день, а люди еще не верили своему счастью. День был солнечный, но прохладный, иногда на короткое время налетал дождь.

И все-таки было решено устроить общий пир во дворе. Уже поддатые мужички мастерили козлы для досок и снятых с петель дверей сараев, которые должны были стать столами.