Ваше Сиятельство 13 - Эрли Моури
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Настойчивый сигнал от Бабского я почувствовал, когда мы с Нурхамом пронеслись над Польшей, и тогда ответил ему:
«Сэм, все нормально. Возвращаемся. Будем минут через двадцать».
И примерно через двадцать минут стремительного полета появилась Москва. Наша столица вечером еще красивее, чем днем: яркая от фонарей и светящихся башен, расчерченная линиями широких дорог, эстакад и мостов. И небо над ней живое, полное виман, пролетавших на фоне звезд.
Еще несколько минут быстрого полета и мы оказались на Елисеевским. А там уже мой дом с темными окнами в правом крыле — оно больше всего пострадало от ночного нападения.
«Можешь повисеть пол потолком или спрячься в том хрустальном флаконе», — сказал я хоррагу, теперь совершенно уверенный, что он от меня не сбежит.
«Господин, ты вернешь мне силу?», — напомнил о своей проблеме джин, влетая в окно.
«Обязательно, но не сегодня. Я устал. Давай этот вопрос перенесем на завтра, в крайнем случае, еще на сутки-двое», — ответил я, полагая, что завтрашний день в свете новых потрясений для меня может стать таким же насыщенным. Сказав это, я влетел в спальню графини.
Мое тело лежало в той самой позе, которой я его оставил, покинув его. Надо заметить, когда я доверял его Бондаревой, то вело оно себя менее спокойно — были заметные перемещения, изменения позы. Прежде, чем соединиться с ним, я завис на пару минут над кроватью, как бы приноравливаясь, чувствуя, струящиеся в нем жизненные токи, и думая. Думая, что как бы не было легко без физической оболочки, какие бы выгоды не сулила свобода от нее, я люблю свою человеческую плоть. Да, она изначально принадлежала Саше Елецкому, но жива она только благодаря мне. Теперь это тело, и я забочусь о нем ничуть не меньше, чем прежний хозяин.
Родерик, конечно, уже знал, что я вернулся. Мне оставалось лишь нырнуть в свое тело, перехватывая каналы управления, надеть эту теплую плоть как костюм, что я и сделал.
От ужина Талия и князь отказались — их ждал Евклид Иванович, ведь сегодня после полудня истек десятидневный траур, и барон решил позволить скромную вечеринку, которые у Евстафьевых случались особо часто.
Когда я вместе с Бабским спустился в столовую, то увидел неожиданную картину: Ксения стояла у окна, что-то рассматривая на освещенной фонарями улице, а стол накрывала виконтесса Ленская, облачившись в светло-голубой передник. Актриса неумело раскладывала столовые приборы, затем взялась за тарелки, стоявшие стопкой. Увидев меня встрепенулась и… Послышался звон разбитой тарелки.
— Мамин любимый сервиз, — констатировал я, глядя как еще пляшет на полу крупный обломок китайского фарфора.
— Саш, ну прости. Я куплю такой же! — она поспешила ко мне навстречу.
— Ваше сиятельство, будьте милостивы! Если у девушек дрожат руки при вашем появлении, то это нормально. Дрожащие руки лишь подчеркивают трепетное отношение к вам, — вставил свое слово Бабский и направился к дивану.
— Вообще-то я шучу. Сомневаюсь, что для мамы посуда представляет особую ценность. Ты чего так вырядилась, метишь на место Ксении? — я поправил кружева на ее декольте, борясь с искушением потрогать манящие холмики.
— А ты бы меня взял? — актриса сейчас играла, напуская смущение и этакую девичью скромность, отводя глаза. Но я-то знал: эти прекрасные, светло-голубые глаза могут смотреть в мои без тени смущения, даже когда Ленская стоит передо мной совсем раздетой.
— Мы это позже обсудим. Где Элизабет? — спросил я, хотя уже догадался где по звону посуды и аппетитным запахам с кухни.
— Готовит ужин. Меня не допустила — сказала накрывать на стол. Мы хотели тебя порадовать, сделать все сами без служанок и повара. А у тебя все там… — виконтесса махнула рукой в сторону открытого окна, — все нормально прошло?
— Сносно. Насколько оно нормально, станет ясно завтра, — сказал я и направился на кухню.
Ксения было поспешила за мной, но я ее остановил:
— Ксюш, мы тут сами. Ты на сегодня свободна. Посуду можешь помыть завтра.
— Да, ваше сиятельство. Спасибо вам. Вы всегда ко мне так добры, — рыжая толстушка, неуклюже присела в книксене.
Я бы дал ей рублей пятьдесят за старания, но при мне не было денег.
Стрельцовой о своем визите в Лондон я рассказал все, правда вкратце. От моей истории она даже растерялась, забыла о ягнятине, шипящей на большой сковороде. Охнув, спохватилась. Потом, переворачивая слегка подгоревшие кусочки мяса, сказала:
— Ты это для нее? Все ради Глории?
Я в общем-то и думал, что меня обвинят именно в этом.
Впрочем, Элизабет не обвиняла, она просто спрашивала с огромной тревогой в душе, которая для меня была почти осязаема. В том, что я убил герцога Ричарда Гилберта наверняка обвинит меня Ковалевская. И все-все, кто знает о моих отношениях с императрицей. Знает ли о них в полной мере цесаревич — покажет завтрашний день. Если знает, то разговор станет неприятным. И случится завтра утром или вовсе этой ночью.
Однако, правда была в другом. Если бы британский престол занял Ричард Гилберт, то это неминуемо привело бы к большой войне. Не сразу, но во вполне близкой перспективе. Я убил его, не столько подыгрывая Глории, сколько ради того, чтобы между нашими самыми влиятельными империями появился шанс встать на путь примирения, и, возможно, долгого мира. Теперь все зависело от событий в ближайшие дни: решатся ли британцы сразу на резкую конфронтацию или проглотят то, что сделано мной.
Кое-как я объяснил это Элизабет и добавил:
— Если быть честным, то я это сделал ради Глории тоже.
— Понятно. Убил двух зайцев одним патроном… — произнесла Стрельцова, не совсем верно повторяя выражение, которое
