Путём всея плоти - Сэмюель Батлер

— Но, — неуверенно заметил Эрнест, — не значит ли это отбросить всякие различия между праведностью и неправедностью и оставить людей безо всякого нравственного руководства?

— Не о людях речь, — последовал ответ, — это наша забота быть для них наставниками, ибо сами они были, есть и всегда будут неспособны направлять себя самостоятельно. Мы должны говорить им, что им должно делать, а при идеальном состоянии дел мы должны иметь возможность заставлять их это делать — надо думать, такое идеальное положение наступит тогда, когда мы будем лучше подготовлены профессионально, и ничто так не продвинет нас по этому пути, как отличное знание нами духовной патологии. Для этого необходимы три вещи: во-первых, абсолютная свобода эксперимента для нас, духовенства; во-вторых, абсолютное знание того, что думают и делают миряне, и какие мысли и действия приводят к каким духовным кондициям; и, в-третьих, сплочённость наших рядов. Если мы хотим чего-то добиться, мы должны быть тесно сплочённым организмом, при этом резко отделённым от мирянства. И мы должны быть свободны от уз, которые налагают жена и дети. Не могу выразить того ужаса, который охватывает меня, когда я вижу, как английские священники живут в гласном браке — по-другому это не назовёшь. Это прискорбно. Священник должен быть абсолютно бесполым, если не на практике, то уж точно в теории, причём теория эта должна быть общепризнанной настолько, чтобы никто не смел её оспаривать.

— Но разве, — сказал Эрнест, — Библия не сказала уже людям, как им надлежит и как не надлежит поступать, а наше дело разве не в том, чтобы настаивать на том, что содержится в Библии, а всё остальное оставить в покое?

— Если начинаешь с Библии, — было ему ответом, — то ты уже на три четверти пути к неверию, и не успеешь оглянуться, как пройдёшь и оставшуюся часть. Библия не вовсе бесполезна для нас, духовенства, но для мирян она — камень преткновения, который необходимо убрать с их дороги решительно и как можно скорее. Я, разумеется, говорю это в предположении, что они её читают, а они, к счастью, делают это редко. Если люди читают Библию так, как её читает средний английский прихожанин, то это достаточно безвредно; но если они станут читать её сколько-нибудь внимательно — а им только дай! — это их погубит.

— В каком же смысле? — спросил Эрнест, всё более и более изумляясь, но и чувствуя всё более и более, что находится в руках человека весьма твёрдых убеждений.

— Ваш вопрос показывает, что вы не читали Библию. Бумага не знает более ненадёжной книги. Послушайтесь моего совета и не читайте её, пока не станете на несколько лет постарше, когда это будет более безопасно.

— Но вы, конечно, верите Библии, когда она говорит вам о том, скажем, что Христос принял смерть и воскрес из мёртвых? В это вы, конечно же, верите? — сказал Эрнест, вполне готовый услышать, что Прайер ничему подобному не верит.

— Не верю, а знаю.

— Но откуда, если свидетельство Библии вас не удовлетворяет?

— Из свидетельства живого голоса церкви, о котором я знаю, что он непогрешим и исходит от Самого Христа.

Глава LIII

Вышеизложенный разговор, как и другие ему подобные, произвел на моего героя глубокое впечатление. Случись ему назавтра прогуляться с мистером Хоком и послушать, что тот имеет сказать с других позиций, в него это попало бы с такой же силой, и он был бы точно так же готов отбросить всё сказанное Прайером, как сейчас был готов отказаться от всего, что когда-либо слышал от кого бы то ни было, кроме Прайера. Но мистера Хока под рукой не оказалось, и победил Прайер.

Умы-эмбрионы, как и тела-эмбрионы, проходят через ряд замысловатых метаморфоз, прежде чем принять окончательный вид. Не стоит удивляться, что тот, кто в конце станет католиком, может пройти через несколько стадий — сначала методист, потом либерал, и так далее; это ничем не более необычно, чем то, что человек сначала представляет собой просто клетку, а потом — беспозвоночное животное. Впрочем, нельзя ожидать от Эрнеста, чтобы он это знал; эмбрионы ведь не знают. Эмбрионы на каждой стадии своего развития полагают, что именно сейчас дошли до наиболее подходящей для себя кондиции. Это, говорят они, уж точно должна быть финальная стадия, поскольку её конец стал бы таким страшным потрясением, какого не переживёт ничто сущее. Всякое изменение есть потрясение; всякое потрясение — смерть pro tanto[203]. То, что мы называем смертью, на самом деле всего лишь потрясение сильное настолько, чтобы уничтожить нашу способность видеть прошлое и настоящее в их сходстве. Смерть — это когда нас заставляют видеть между нашим настоящим и нашим прошлым больше различий, чем схожих черт, так что мы уже не можем назвать настоящее в прямом смысле продолжением прошлого, и нам менее хлопотно думать, что настоящее — это то, что мы изволим называть новым.

Но оставим это. Очевидно, духовная патология (должен признаться, что сам не знаю, что такое «духовная патология»; впрочем, Эрнест с Прайером, несомненно, знали) была в большом спросе. Эрнесту казалось, что он открыл эту идею сам и был знаком с ней всю свою жизнь, что он, собственно говоря, ничего другого и не знал никогда. Своим друзьям по колледжу он писал длинные письма, подробно излагая свои взгляды, как если бы был одним из отцов Апостольского века. Ветхозаветные авторы выводили его из терпения. «Сделайте одолжение, — нахожу я в одном из писем, — прочтите пророка Захарию и скажите честно, что вы о нём думаете. Это такая плесень, сплошные ужимки; тошно жить во времена, когда такую белиберду всерьёз любят — хоть как поэзию, хоть как пророчество». И всё это потому, что Прайер настроил его против Захарии. Чем провинился Захария, мне неведомо; лично я счёл бы Захарию очень хорошим пророком; может быть, дело в том, что он был библейский автор, причём не из самых знаменитых, и именно поэтому Прайер и выбрал его, чтобы на его примере умалить Библию по сравнению с церковью.

А вот что он пишет несколько позже своему приятелю Доусону:

«Мы с Прайером всё так же гуляем и оттачиваем мысли друг друга. Поначалу мыслил он один, но теперь я, полагаю, сравнялся с ним и подхихикиваю, замечая, что он уже начинает менять кое-какие из своих взглядов, которых, когда мы познакомились, держался твёрдо.

Тогда он, кажется, на всех парах мчался к Риму; но теперь, похоже, его сильно заинтересовало одно моё предложение, которое может быть интересно и вам. Понимаете, мы должны как-то вдохнуть в церковь новую жизнь; мы не удерживаем своих позиций ни против Рима, ни против безверья (замечу мимоходом, что Эрнест, я думаю, не то что никогда не говорил с неверующим, но вряд ли и встречал такового). И вот я несколько дней назад предложил Прайеру идею — и он очень живо ею увлёкся, как только понял, что у меня есть средства провести её в жизнь, — что нам надо основать духовное движение наподобие „Молодой Англии“, как лет двадцать назад, целью которого будет одним махом превзойти во мнении людей, с одной стороны, Рим, и с другой — скептицизм. Для этой цели я не вижу лучшего средства, чем учредить организацию, скажем, колледж, чтобы поставить изучение природы греха и способов обхождения с ним на более прочную, чем нынешняя, научную основу. Нам нужен, заимствуя полезное выражение Прайера, Колледж духовной патологии, где молодые люди (надо полагать, Эрнест себя к разряду молодых людей уже не относил) могли бы изучать природу грехов души и их излечение, как студенты-медики изучают строение организма своих пациентов и способы ухода за ним. Такого рода колледж, согласитесь, позволит нам приблизиться как к Риму, с одной стороны, так и к науке, с другой: к Риму, потому что позволит повысить квалификацию священства, проторяя тем самым путь к его большей действенности; к науке, потому что заставит признать, что даже либеральная мысль имеет свою ценность для духовных изысканий. Этой цели мы с Прайером решили посвятить себя отныне всей душой без остатка.

Конечно, мои идеи пока ещё не оформились, и всё будет зависеть от тех, кто начнёт закладывать практические основы колледжа. Я пока ещё не священник, а Прайер священник, и если колледж открывать мне, то Прайер может его на время возглавить, а я бы поработал номинально как его подчинённый. Это предложил сам Прайер. Это ли не великодушие с его стороны?

Плохо то, что у нас мало денег; правда, у меня есть пять тысяч фунтов, но Прайер говорит, что надо минимум десять. Когда мы более или менее станем на ноги, я смогу жить при колледже и получать жалование от фонда, так что получится то же самое, или почти то же самое, как если бы я вложил деньги в приобретение бенефиция; к тому же мне очень немного надо; я никогда не женюсь, это точно; священнику и думать об этом не следует; а человек неженатый может прожить почти что на гроши. Всё так, но я по-прежнему не вижу способов достать столько денег, сколько нам нужно; Прайер считает, что коли мы вряд ли сумеем заработать больше, чем зарабатываем сейчас, то надо добывать деньги расчётливым вложением капитала. Прайер знает людей, которые получают приличный доход из очень малого, я бы даже сказал, из ничего, покупая какие-то штуки на, как они это называют? — на бирже ценных бумаг; я об этом пока мало что знаю, но Прайер говорит, что быстро научусь; он даже считает, что у меня к этому особый талант, и что при должном руководстве из меня получится хороший бизнесмен. Ну, об этом судить не мне; но вообще человек может добиться всего, если только постарается всей душой, и хотя деньги для самого себя заботить не должны, они меня очень заботят, как подумаю о том, сколько добра я мог бы сделать с их помощью, спасая души от ужасных мучений на том свете. Да что говорить, если дело пойдёт, а я не вижу, что могло бы этому помешать, то невозможно переоценить его важность и размеры, которые оно может впоследствии…»