Записки нечаянного богача - Donteven
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Ваш царь прислал людей. Давно это было. Велел платить ясак. Тыгын Дархан собрал людей. Крови было много, - дед говорил медленно, тяжело. Полуприкрытый оранжевый глаз смотрел на озеро, но вряд ли видел его. Перед ним явно повторялись сейчас битвы прошлого. - Мы ушли с Елюенэ-реки. Долго кочевали. Тут стали жить.
Я и не думал мешать старику. Кто знает, когда он последний раз разговаривал? Про какого царя речь, и кто такой Дархан я тоже не знал.
- Отец говорил мне: «Смерть не страшна, Откурай. Страшна жизнь в неволе.» - продолжал шаман неторопливо, а я насторожился. Во-первых, потому что помнил эту фразу из детства, только Откурая там никакого не было. А во-вторых, потому что если это настоящее, истинное имя — то дед либо мне безоговорочно доверяет, либо собрался убивать.
- Я потом только понял — надо было с братьями оставаться. А мы сбежали. Два года сюда шли. Тут и умер. - он поднял голову и посмотрел на собственный гроб, - Через сто лет пришли внуки, все честь по чести сделали. Новый арангас сладили, лучше, чем был. Еще через сто — тоже, вон какой красивый, крепкий. А потом не пришел никто. Разозлился я тогда. Много бед в округе сделал, - и он замолчал.
А я, пытаясь хоть как-то удержать нить повествования и притянуть ее к сегодняшним дням, усиленно думал. Елюенэ-река — это Лена. На ней Якутск стоит, я там недавно на пляже был с Васей-Молчуном. В сороковых годах семнадцатого века были какие-то битвы за суверенитет, или против того, что «волки лишку откусили» того самого ясака — про это я читал в холле якутского отеля, там, где стояла стойка с приглашениями на культурную программу: музеи, театры, кино, казино и сауны. Сто лет добавляем — восемнадцатый век. Триста добавляем — двадцатый, сороковые годы.
- Не спрашивал у родных, почему не пришли? - впервые подал голос я.
- Тогда — нет. Очень злой был. Никого слушать не хотел. Потом только духи сказали, что большая война была, парни со стойбища ушли помогать русским старшим братьям. И не вернулся никто. Один жив остался из всех, без ног приехал в Якутск тогда. Как время пришло — все просил детей приехать, обещал место показать. Но не поехал никто. И здесь те, кто остался, даже когда выросли — не приходили. Сильно испугались тогда. - Я не специалист в мимике и эмоциональных проявлениях саха, но мне казалось, что старик крепко сожалеет об этом.
- Сейчас тут в улусе два десятка родни. А в Якутске пятеро. Было больше, но тридцать лет назад ушли многие. Стрельба, водка, дурман-зелье. А все меня ругали. - казалось, голос шамана сейчас задрожит, а сам он разрыдается. Я подошел ближе, опустился перед ним на корточки и обхватил своими ладонями его плотно сжатые смуглые жилистые кулаки. Он поднял голову и по выражению оранжевого глаза я понял, что был прав. Только рыдать шаман не может. Потому что почти четыре сотни лет как мертвый.
- В Якутске семья, муж, жена и дети, два сына и дочка. Муж — моего рода. Раньше воином был, потом разбойником. А как дети появились — ум появился, оставил друзей и сейчас возит чужих людей на железных нартах. Духи говорят — ты видел его недавно, говорил с ним. Василий его имя.
Я замер. И кивнул молча. Железные нарты — это, видимо, такси. А больше ни с какими Василиями я не разговаривал.
- Завтра приходи, когда солнце высоко будет. Над твоим буор балаган* поднимись на скалу и на восход солнца иди. Топор возьми. Столбы срубишь, костер сложишь, как сгорит — слова скажешь. Что останется — в воду опусти. Только не в озеро, а туда, видишь, где ручей вытекает? Вот в него. Он в Индигиир впадает, а она в большой байял бежит. Так пусть будет.
Дед кивнул своим словам и поднялся на ноги. А я проснулся.
Солнце едва вышло из-за скалы и до полудня явно еще было достаточно времени. Я успел сварить медвежьи когти и оставил их остывать. Перебрал сеть, но ставить не было никакого желания. Помыл как смог камни, на которых вчера свежевал бурого рецидивиста. Ну а кто он еще, с таким количеством пуль в организме? Собрал нож, топор, веревку — вот уже и пора вроде бы. О том, что шаман приснился, а весь разговор был просто плодом воображения, пыльцы или грибов, почему-то не думал.
На «балкон» влез почти без проблем, рука двигалась как всегда, и ребра почти не ныли. Прошел до первого поворота, где впервые увидел медведя. В бурлящем ручье плескалась рыба. Больше ей никто не угрожал. Через полчаса карабкания в гору по становившемуся все уже и уже карнизу забрался-таки на самый верх. Это была довольно большая ровная площадка со впадиной посередине, в которой лежало совершенно круглое озеро. Я такой формы нигде раньше не видел, ни по телевизору, ни в атласе. С дальней от меня стороны слышалось журчание ручья. Видимо, того, что впадал в Индигирку. Рядом с ним стоял гроб на трех ногах.
Я подошел и поклонился. Квест «сожги ритуальный этнографический памятник деревянного зодчества XVII века» мне выпадал впервые, поэтому как было надо поступать правильно, я представления не имел, и спросить было не у кого — я один на горе посреди лесотундры. Но очень не хотелось бы, чтобы дух шамана приходил ко мне потом во снах, садился и тянул сдавленным голосом через оттопыренную нижнюю губу что-то вроде: «да, ты спалил мой любимый гроб, потому что я тебя сам об этом попросил. Но ты сделал это без уважения!».
Сдвинув колоду, состоявшую из двух половин толстого ствола, сбитых между собой железными скобами, я начал со столбов. И порадовался, что цепную пилу с ручками тоже не забыл — кромсать вековые смолистые деревья топором я бы утомился. Их и пилить-то было тяжело. В результате получилось основание для костра вроде нодьи. И был приличный запас колотых дров. Я установил гроб между двумя длинными бревнами, на
