История Похитителя Тел - Энн Райс

Никакая температура дымящейся пищи явно не обожгла бы меня, находись я в шкуре вампира. Но я не в шкуре вампира. Поэтому надо было взять галоши. «Думай!»

Но как же это далеко от моих ожиданий. О боги! Я вынужден заставлять себя думать, в то время как рассчитывал лишь получать удовольствие! О, я-то рассчитывал, что погружусь в ощущения, погружусь в воспоминания, погружусь в открытия; а на самом деле вынужден заботиться только о том, чтобы продержаться!

По правде говоря, я воображал наслаждения, целую вереницу удовольствий – поесть, выпить, получить в постель женщину, потом – мужчину. Но ни одно из моих приключений пока что не принесло мне хотя бы намека на удовольствие.

Что ж, в этой постыдной ситуации я мог винить только себя, и от меня зависело, смогу я ее изменить или нет. Я вытер рот салфеткой – грубым куском искусственной ткани, способной впитывать влагу не более, чем клеенка, потом взял бокал вина и опять выпил его до дна. Меня захлестнула волна тошноты. Горло сдавило, и даже голова немного закружилась. Господи Боже! Три бокала – и я уже пьян?

Я снова поднял вилку. Липкая масса уже остыла, и я загреб в рот целую горку. И опять чуть не подавился! Горло конвульсивно сжалось, как будто стремясь спасти меня от удушения кучкой помоев. Пришлось остановиться, медленно вдохнуть воздух через нос, сказать себе, что это не яд, а я не вампир, и аккуратно прожевать массу, следя, как бы не прокусить язык.

Но я прокусил его еще раньше, и теперь этот кусок саднящей плоти давал о себе знать. Рот переполнился болью, гораздо более ощутимой, чем пища. Тем не менее я продолжал жевать спагетти и начал размышлять о том, какие они безвкусные, кислые, соленые и вообще состоят из чего-то жуткого, и наконец проглотил их, снова почувствовав болезненное сжатие, а потом в груди начал опускаться жесткий комок.

«Так вот, если бы это досталось Луи, а ты оставался бы собой, прежним самодовольным вампиром, сидел напротив и наблюдал, то ты не преминул бы осудить его за все, что он делает и думает, тебе бы претила его застенчивость, то, что он впустую тратит время на этот эксперимент, не умея его прочувствовать».

Я еще раз поднял вилку. Прожевал очередную порцию и проглотил. Нет, какой-то вкус все-таки был. Конечно, не тот пикантный, восхитительный вкус, что свойствен крови. Он гораздо более банальный, а спагетти волокнистые и липкие. Ладно, еще вилку. Может быть, еще понравится. Кроме того, наверное, здесь просто не очень хорошо готовят. Еще порцию.

– Эй, притормозите, – сказала симпатичная женщина. Она прислонилась ко мне, но через пальто я не чувствовал ее сочной мягкости. Я повернулся, снова посмотрел ей в глаза, полюбовался длинными черными изогнутыми ресницами и приятно улыбающимся ртом. – Вы же вообще еду не жуете.

– Я знаю. Я очень голоден, – ответил я. – Послушайте, я знаю, что говорю ужасно неблагодарные вещи. Но не найдется у вас чего-нибудь помимо этой свернувшейся массы? Понимаете, чего-нибудь пожестче – мяса, может быть?

Она засмеялась.

– Такого странного мужчину я еще не встречала. Нет, правда, вы откуда?

– Из Франции, из деревни, – ответил я.

– Хорошо, пойду принесу что-нибудь другое.

Стоило ей уйти, как я выпил новый бокал вина. У меня определенно кружилась голова, но при этом мне становилось тепло и в своем роде приятно. К тому же мне внезапно захотелось смеяться, и я понял, что уже начал пьянеть.

Я решил присмотреться к другим смертным. Как необычно – не улавливать их запах, не уметь прочесть их мысли! Я и голоса плохо слышал – только неясный гвалт и шум. И какое новое чувство – мне одновременно и жарко, и холодно: голова плывет в перегретом воздухе, а ноги замерзают на тянущемся по полу сквозняке.

Молодая женщина поставила передо мной тарелку мяса, назвав его говядиной. Я оторвал одно волокно, что ее, видимо, изумило – нужно было воспользоваться ножом и вилкой, – впился в него зубами и выяснил, что оно такое же безвкусное, как спагетти, но все же получше – почище, что ли? Я довольно жадно прожевал его.

– Благодарю вас, вы были так добры ко мне, – сказал я. – Вы настоящая прелесть, и я сожалею о своих резких словах, правда.

Мои слова ее заворожили, а я, конечно, просто играл роль. Я притворялся личностью мягкой, а это не так.

Она оставила меня, чтобы получить деньги с пары, которая собиралась уходить, а я вернулся к своей еде – к своей первой еде, состоявшей из песка, клея и кусочков кожи, наполненных солью. Я засмеялся про себя. Надо выпить еще вина – вроде бы ничего не пьешь, но производит впечатление.

Убрав тарелку, она дала мне еще один графин. Я остался сидеть в мокрых ботинках и носках, замерзший, на неудобной табуретке, напрягая в темноте зрение и все больше напиваясь; прошел час, и она была готова идти домой.

На этой стадии я чувствовал себя не лучше, чем вначале. Едва поднявшись с табуретки, я осознал, что с трудом могу идти. Ног я не ощущал, и пришлось даже посмотреть вниз, чтобы убедиться, что они еще при мне.

Симпатичная женщина сочла все это очень забавным. Я бы так не сказал. Она помогла мне пройти по заснеженному тротуару, позвала Моджо, назвав его просто «собакой», но с оттенком большого уважения, и заверила меня, что живет «всего в нескольких шагах дальше по улице». Единственным приятным моментом было то, что холод действительно уже не так меня беспокоил.

Я практически не стоял на ногах. Конечности у меня словно свинцом налились. Даже предметы, залитые блестящим светом, уплывали из фокуса. Болела голова. Я подумал, что наверняка упаду. Страх перед падением перерастал в настоящую панику.

Но мы добрались до ее спасительной двери, и она провела меня по узкому лестничному пролету, покрытому ковром, – подъем этот до того истощил мои силы, что мое сердце заколотилось, а лицо пеленой заливал пот. Я почти ничего не видел! Настоящее безумие. Я услышал, как она вставляет ключ в замочную скважину.

На мой нос набросился новый чудовищный запах. Мрачная квартирка оказалась кроличьим садком из штукатурки и фанеры, стены были увешаны неотличимыми друг от друга плакатами. Но от чего исходит этот запах? Вдруг я осознал, что источником его являются жившие у нее кошки, туалетом которым служил обыкновенный ящик с землей. Я увидел этот ящик, полный кошачьих экскрементов, на полу маленькой незапертой ванной и подумал: «Все, конец, сейчас я умру». Я стоял и не двигался, сдерживаясь, чтобы меня не вырвало. В желудке снова закружилась боль, на этот раз не от голода, и ремень показался мне невероятно тугим.

Боль обострилась. Я понял, что придется совершить то, чем до меня занимались здесь кошки. Либо сделать это сейчас же, либо опозориться. И сделать это нужно будет в той же самой комнате. Сердце подпрыгнуло и застряло у меня в горле.