История под знаком вопроса - Евгений Габович

Следующий этап: возникновение параллельно с феодальными государственными образованиями государственных церквей и — более или менее параллельно — к объединению епископов между собой. Последнее привело к возникновению церковной иерархии и института папства, т. е. к тому самому папизму, против которого так неистово боролся Лютер. Ближе к 1500 году основная масса протo-иудеев сдалась нажиму со стороны церковной иерархии и признала главенство папы римского. Только с этого времени и можно говорить об евреях как о «староверах», сохранивших свою свободу от церковной иерархии. Около 1500 года христианство было едва известно в Северной Европе, включая Брабант и Голландию, Северную Германию, Скандинавию и Прибалтику, и оформление как католической, так и лютеранской ветви христианства еще только начиналось после этого исторического рубежа.

Но и сохранившие независимость иудейские общины сохраняли длительное время хорошие отношения с церковной иерархией и состояли нередко под защитой местных епископов. Это и не удивительно, ибо в первые десятилетия или даже столетия после разделения церквей важную роль продолжали играть старые дружеские и родственные связи: многие семьи были расколоты в результате процесса кристаллизации папизма. В Польше, например, еще и в XVII веке евреям поручалось управление христианскими церквями, их уборка, ремонт и украшение. В северной Испании и в южной Франции дохристианские и позднее христианские церкви строили артели еврейских ремесленников.

Возникшие несколько позже многочисленные евангелические и баптистские церкви не имели этой тесной традиционной связи с иудаизмом, хотя их и объединяла с последним нелюбовь к излишней централизации церковной структуры. В то же время лютеране проиграли битву за души протоиудеев, которые в основном нашли свою новую духовную родину в рамках католической религии. Не здесь ли лежат корни более позднего лютеранского антисемитизма? Лютер долго относился с большим уважением к евреям и пытался переманить их на свою сторону и только на старости лет, больной и разочарованный неудачей этой акции, стал проповедовать лютый антисемитизм в свойственной ему резкой форме.

За исключением, пожалуй, Испании, где первым католическим королям Изабелле и Фердинанду пришлось загонять в новую церковь массы населения (именно поэтому их и называют католическими правителями), ничего о католичестве не знавшего, большинство католических иерархов в затронутых процессом христианизации странах Европы противились антииудейским настроениям и пытались защищать евреев от толпы, брали их под свою защиту. Это в Испании с ее иудейским и исламским населением пришлось создавать католическую церковь практически из ничего в конце XV века (датировка по традиционной версии истории). А в Германии, Италии и Франции католическая иерархия имела протоеврейские корни и состояла в родстве с раввинскими семьями. Но в последующие века и в католичестве возобладали антиеврейские тенденции (нельзя было оставлять монополию на столь близкую падкой на образ врага толпе тематику в руках протестантов). Не перенесли ли католики на евреев со временем свою ненависть к независимым от папы христианским церквям и религиям?

Выдуманная предыстория

Итак, с античными рукописями дело обстоит не слишком блестяще. Но, по крайней мере, эпические сказания являются аутентичными, не выдуманными, не сфабрикованными? Хотя бы они несут достоверную информацию о прошлом, пусть еще и не снабженную хронологическим скелетом? К сожалению, даже в этой области «доисторического» моделирования прошлого мы не можем быть уверены в правильности того, что нам рассказывают историки о легендах разных народов. Не говоря уже о том, что время фиксации эпической информации, скорее всего, было столь же неверно датировано, как и информации исторической: она не могла долго оставаться в первоначальном виде на стадии устной и, следовательно, неконтролируемо редактируемой любым сказителем передачи из поколения в поколение.

Историки говорят, что эпос есть свидетельство появления у соответствующего народа исторического мышления. Уже одно это заставляет меня усомниться в древности даже классифицируемых традиционно как древнейшие эпосов. Считается что древнейшие эпосы — это вавилонское сказание о Гильгамеше, сосланное ориенталистами во второе дохристианское тысячелетие, и индийские «Махабхарата» и «Рамаяна», датируемые оба «с большой точностью» IV век до н. э. — II век н. э. Хотя по вопросу об их авторстве у историков нет полной ясности, но уже на заре фиксации эпосов, говорят они нам, было большое число авторских эпических произведений:

• «Илиада» и «Одиссея» Гомера (якобы VIII век до н. э.)

• «Энеида» Вергилия (якобы I век до в. н. э.)

• «Шахнаме» (Королевская книга) Фирдоуси (якобы конец X — начало XI века).

Критическое рассмотрение этих фантастических датировок можно найти в работах российских критиков хронологии, и я не буду на них останавливаться.

Многие народы Западной Европы якобы обрели свои эпосы в Средние века. Но вот про большинство славянских народов известно, что их эпические сказания были зафиксированы в письменной форме лишь в последние две сотни лет. Не подозрительно ли это? Чем объясняется равнодушие именно славян к своим эпическим сказаниям, продлившееся аж до XIX века? В этом же веке произошла и фиксация финского и эстонского эпосов. Может быть это просто жанр литературы, бывший долго популярным на западе Европы и мало известный на ее востоке? Ведь недаром именно французский писатель Проспер Мериме попытался в начале XIX века сочинить эпос славян Балкан. А может быть гипотеза о средневековом происхождении западноевропейских эпических произведений — еще одна утка историков?

Кстати, вся история с фальсификацией эпоса балканских славян, с попыткой Мериме выдать свои «Песни югo-западных славян» за переводы подлинных народных песен эпического характера, является прекрасной иллюстрацией к тому, как сочинялись такие произведения. Если бы не внимательная реакция одного из друзей А. С. Пушкина, имели бы мы сегодня старинный эпос западных славян, переведенный на все языки мира, в том числе и на славянские тоже. Подозреваю, что ситуация в случае с Мериме абсолютно типична для всех авторов — известных или безымянных — эпических поэм: всем им было гораздо проще просидеть лишнюю неделю за письменным столом и сочинить недостающие части поэтического замысла, чем предпринимать трудные путешествия с целью сбора действительно народных сказаний.

Но и те, кто испытывал тягу к фольклорным странствиям, рассматривали собранные ими народные песни и сказания лишь как сырой материал для собственного творчества на тему о. Впрочем, и само выражение «народное творчество» не должно нас вводить в заблуждение. Творчество — всегда явление авторское. Только в случае «народного» автор может не быть известен или не иметь иных литературных заслуг, уже признанных. Передачу фольклора от поколения к поколению тоже не следует понимать слишком узко: язык меняется, окружающий мир претерпевает изменения, и со временем новые авторы слагают новые песни по мотивам старых, но уже на понятных их современникам языке.

Фульд рассказывает историю возникновения финского эпоса «Калевала» (Земля Калева). Он подчеркивает, что эта поэма ни в коем случае не может считаться достоверным пересказом возникших в древности сказаний. Он прямо называет «Калевалу» удачной литературной конструкцией, вышедшей из — под пера финского врача и — с середины XIX века — профессора финского языка Хельсинкского университета Элии Леннрота (1802–1884). Последний собственноручно собирал народные песни восточных финнов, ингерманландцев и карел и открыто писал при этом о своем замысле создания на этом материале эпической поэмы, сравнимой по размаху с исландской «Эддой». Его литературными образцами были, кроме того, греческие эпики Гомер и Гесиод, скорее даже последний, ибо этот якобы живший в VIII–VII веках до н. э., поэт описывал в своих поэмах, являющихся одним из важнейших источников наших сведений по греческой мифологии, не только героев, но и богов, и миф о возникновении мира (как и Леннрот в «Калевале»).

Утверждается, что собранные им в основном в Карелии и в Эстонии песни были лишь частично созданы в новое время, в то время, как другая часть якобы существовала уже в Средние века. Это утверждение можно понимать и так, что в ареале распространения северo-западных угрo-финских языков (Карелии, Эстонии и Южной и Восточной Финляндии) еще на рубеже XVII и XVIII веков царило некое подобие Средневековья. На самом же деле различия в собранных песнях имели в основном географический характер, и важная часть работы Леннрота заключалась в том, чтобы скрыть этот локальный колорит народных представлений о прошлом и придать им некий общефинский характер.