Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Вячеслав Науменко

— А теперь-то уже я не послушаюсь вас и никуда не поеду! — и к этому добавил ряд оскорбительных эпитетов в адрес «джентльменов». Раздались крики и приказ:

— Расстрелять!

Меня подхватили под руки и, подталкивая в спину и бока автоматами, повели через поток по мосту. Потом вернули назад, посадили в джип на переднее сидение и, приставив два автомата — к спине и голове, вывезли на дорогу.

Наши уже отъехали и стали возле прежде отъехавшей колонны, в хвосте ее.

Джип быстро двинулся по главной дороге. Сидел я как каменный, вспышка улеглась, и опять все стало безразличным. Опять стал мысленно читать молитвы и вспоминать свою маму, бывшую в это время в Германии.

Вдруг сзади послышались гудки сирены, свистки и крики. Джип стал останавливаться. Нас нагнал весь запыленный мотоциклист, что-то сказал, и мы вернулись в английский лагерь, перед входом в который стояла толпа возбужденно кричавших солдат. Въехали внутрь к палатке штаба. Машину поставили в тень, под дерево. Конвойные солдаты скрылись, шофер тоже.

Подошел офицер, принесший мне кружку чая, бисквиты, коробку папирос, поставил все и сказал, что я должен подкрепиться. Я понял, что стою перед расстрелом. Попробовал пить чай, но железная кружка жгла губы. Закурил папиросу и в голове моей, как в фильме, пролетела моя жизнь с самых юных лет. Как все это было просто, ясно и понятно! Я стал совершенно спокойным, и мне не было страшно смерти.

Подошли все те же офицеры и с ними мотоциклист, тоже офицер, в рубашке с короткими рукавами и с листом бумаги, прикрепленным к картонке резинками. На бумаге этой было что-то напечатано на машинке. Из обращенных ко мне слов я понял, что должен подписать эту бумагу. Считая, что это формальность, выполнение которой необходимо перед расстрелом, я, конечно, не отказался подписать, но заявил, что, так как мое перо украдено солдатами гвардии его величества короля Великобритании, то я прошу дать мне карандаш или перо.

Наступило замешательство, которое разъяснил один из присутствовавших офицеров, объяснив что я не понимаю, чего от меня хотят. И вот тогда мне было объяснено следующее:

— Вы спасены, и надо дать все данные о себе. На это я сказал:

— А как же все мои друзья?

Опять замешательство в группе офицеров. Все они наперебой о чем-то заговорили и зажестикулировали. Старший из них им что-то сказал и, обращаясь ко мне в полной тишине, произнес:

— Вы, все наши друзья, белые русские и выехавшие за пределы Советского Союза до 1938 года, не подлежите выдаче, а потому пойдемте записать всех Ваших друзей.

Только тогда я понял, что мы спасены.

Выйдя из машины, я пошел с полковником и всей группой английских офицеров к колонне грузовиков, стоящей вдоль проволоки в направлении на шоссе. Подойдя к первому грузовику, я сказал выглядывавшим оттуда офицерам:

— Господа! Вы все приехали за границу из России тогда же, когда и я.

Я не мог говорить им прямо, мне было сказано, чтобы я молчал, так как могут найтись желающие уехать. Сначала никто не понял моих слов, тогда я повторил то же самое, несмотря на вторичное предупреждение типа с бумагою.

Как я потом убедился, он владел русским языком, так как очень хорошо повторял русские фамилии и сейчас же их записывал совершенно правильно. После слов, обращенных к сидящим в машинах, я старался ободрить их жестами и мимикой.

Первым вышел, вернее вылез из-под брезента артиллерист есаул Ю. Антонов, кубанской артиллерии, старый эмигрант из Парижа, назвал свою фамилию, место жительства за границей и год выезда из России (1920-й). За ним и другие, как майор Дружакин и кто-то из бывших так называемых теперь советских, или новых, эмигрантов. Некоторые из них запутались, и я им стал помогать. Опять было предупреждение, но, в общем, первый грузовик переписали.

Подошли ко второму и мне говорят:

— Господин майор, сотник Попов сошел с ума.

Заглянув внутрь машины, я увидел бледное искаженное лицо сотника. Он был старый эмигрант, офицер Нижегородского драгунского полка, прошедший полный срок контракта в иностранном легионе в 20-х годах. Попов кричал и бился в руках хорунжего Трескина и еще кого-то. Я приказал передать его мне и приняв его бьющегося и кричащего, понес на руках прямо к полковнику и подойдя к нему, протянул руки с лежащим на них нашим офицером, а потом опустился и положил его прямо на землю.

Говорить что-либо было излишним. Впечатление было ужасное. Видно было, как все англичане были потрясены этой сценой. Полковник приказал вызвать санитарный автомобиль, в который и уложили Попова.

Вернувшись к грузовикам, я продолжал обход, и теперь мне никто не мешал, а я просто сам называл фамилии сидящих и говорил, кто они и откуда. Молодых просто — «родился за границей», конечно, главным образом в Югославии.

Когда обошли все машины, подошел ко мне полковник и спрашивает:

— А двух казаков, которые стояли, обняв Вас, тоже вписали?

Он даже не спросил, кто они и откуда. Я ему ответил, что они уже вписаны. После этого был отдан приказ выходить и идти назад в лагерь. Вот тут-то и раздались крики из других грузовиков:

— А мы?! А нас увезут. Спасите!..

Кинулся я туда, да схватили меня чьи-то руки… Был дан знак, и колонна машин двинулась.

Спасся ли священник о. Евгений, я не знаю. Придя в лагерь, застали там полный разгром. Гвардейцы ограбили недограбленное. Но нам было не до барахла. Казаки, как люди хозяйственные, привели в порядок единственный барак, и в нем был отслужен благодарственный молебен. Потрясенные всем пережитым, мы искренне благодарили Господа Бога за избавление нас от мук лютых.

Майор В. Островский

Конец 360-го Казачьего полка

Записано со слов сотника Григория Захаровича Шпака, казака станицы Новоджерлиевской, пережившего трагедию 1-й Казачьей дивизии 29 мая 1945 года.

<…> Полк этот, именовавшийся полком Рентельна, был переброшен на Балканы в Вировитицы из Франции 29 марта 1945 года и вошел в состав 1-й Казачьей дивизии корпуса генерала фон Паннвица.

Полковник Рентельн был отозван Паннвицем и назначен начальником 3-й казачьей дивизии. В командование 360-м полком вступил ротмистр Кульгаво. По прибытии на Балканы, полк после недельного отдыха занял позицию по левому берегу реки Дравы.

С наступлением темноты, в ночь с 7 на 8 мая, когда происходил бой с красными болгарами, все немецкие офицеры, а также вахмистры и унтер-офицеры, покинули полк, и ротмистр Кульгаво сдал командование им единственному казачьему офицеру, бывшему в полку, сотнику Шпаку.

Сотник Шпак понимал, что вывести полк из боя без больших потерь было невозможно, а потому, дождавшись, когда бой начал стихать, он около 12 часов ночи снял полк с позиции и пошел переменным аллюром на север.

До десяти часов утра 9 мая полк отходил спокойно, а затем его нагнали болгарские броневые части. Не видя другого выхода, сотник Шпак развернул полк и вступил в бой, закончившийся отходом болгар.

Полк продолжал движение и вскоре натолкнулся на отходившие обозы немецкой жандармерии и полиции. К этому времени болгары вновь перерезали путь, видимо, имея в виду захватить казаков в плен.

Наткнувшемуся на сотника Шпака болгарскому офицеру, он заявил, что казаки в плен не сдадутся, и предложил пропустить полк. Болгарин согласился и сказал, чтобы казаки только не мешали ему.

При дальнейшем движении, когда полк прошел километров двадцать, он был обстрелян титовцами. Пришлось полку вновь развернуться и после боя, длившегося примерно двадцать минут, двинуться дальше.

Ночью с 9 на 10 мая шли, не остановливаясь на ночлег, а 10-го титовцы вновь преградили им путь. Пришлось опять развернуться в боевой порядок, чтобы расчистить путь. При этом в руки противника попало 10–15 повозок обоза, но люди все ушли.

В этом бою было убито четыре казака и в их числе родной брат сотника Шпака, с которым он после двадцатилетней разлуки встретился только месяц тому назад. Ранено было пять человек.

Пробившись, пошли дальше и, пройдя километров шесть, встретили английские танки. Англичане пропустили полк, и он, пройдя километров пятнадцать, заночевал.

11 мая шли целый день, а 12 мая в 10 часов утра километрах в тридцати восточнее города Клагенфурта сложили оружие у города Фолькермаркта. Оттуда перешли к Фельдкирхену (километрах в двадцати северо-западнее Клагенфурта). Переночевав там, утром 13 мая, пройдя полтора-два километра, остановились биваком. Там оставались до 19 мая, когда ввиду недостатка корма для выпаса лошадей полк перешел верст на пятнадцать к северу, в направлении на селение Сирниц, и оставался там до 28 мая.

В полку было около 800 человек. Оказавшись в английской зоне оккупации, полк получал продовольствие от англичан из немецких военных запасов.