Круг замкнулся - Кнут Гамсун

Лили возилась со сковородкой, она только обронила:

— Как тебе не стыдно, Алекс!

— А пахнет-то как вкусно! — продолжал Алекс. — У вас тут, не иначе, праздник ожидается? — Он подошел к плите, вгляделся повнимательней. — Да это, никак, бифштекс?

— Бифштекс, — отвечала Лили, — почему бы и нет, когда человек может себе позволить?

— С какой стати я должен кормить всех попрошаек, которые ко мне приходят?

Лили словно с облаков упала:

— Да ты что?! Абель принес свой бифштекс и попросил его поджарить.

Это поразило Алекса, он только и пробормотал:

— А жару-то сколько уйдет.

Но Абель испортил положение, он сказал, что пусть тогда Алекс возьмет себе его бифштекс.

— А ты, Лили, дай мне взамен что-нибудь другое. У тебя, случайно, не найдется куска печенки?

Ну, об этом Лили и слышать не хотела, для этого она была слишком добра. Когда бифштекс был готов, она сняла его со сковороды, подождала, пока остынет, переложила на тарелку, обернула тарелку бумагой и сказала:

— Вот, пожалуйста, а тарелку вернешь другим разом.

Алекс вмешался:

— По мне, так лучше, чтобы ты сюда больше носа не показывал, вечно от тебя только шум и неудовольствие.

Лили:

— Ладно, Абель, я к тебе сама приду за тарелкой.

Для Алекса это было еще хуже, но у Лили сделался слишком решительный вид, а с молодой телочкой вперегонки не побегаешь. Алекс и промолчал. Он только вышел следом, когда Абель уходил, и пригрозил застрелить его, если он к ним еще раз сунется.

— Ты ведь знаешь, что нам на таможне дают оружие?

Вот каков был Алекс.

Да по сравнению с ним даже Робертсен был вполне достойный человек, честный, можно сказать, до мозга костей.

Месяц ноябрь известен своим промозглым холодом, это недобрый месяц, никогда еще с Абелем не происходило в ноябре ничего хорошего. А тут вдруг пастор остановил его посреди улицы и поздоровался:

— А, это вы, Абель Бродерсен! Вот и отлично, я вас искал. Я не хочу утруждать вас, приглашая к себе в приемную, если позволите, я вам прямо тут задам один вопрос. Вы получили деньги, которые некогда внесли в банк за таможенника Робертсена? Нет? Этого я и опасался. Проданы три лодки и другое имущество исключительно с целью вернуть вам деньги, а меня просили проследить, чтоб это было сделано. Какая там сумма?

Абель подумал и растерянно покачал головой:

— Не знаю.

— Ну, ничего, — ответил пастор, — зато банк знает. Извините, что я вас задержал. Какой у вас адрес?

— А может, переслать их в банк? — спросил Абель. — Их можно оставить в банке.

— Отлично. — Пастор откланялся и ушел.

Ну и ноябрь выдался! Не так уж и мало там должно быть денег: шестнадцать сотен, помнится, а может, не шестнадцать, а шесть? Во всяком случае, для него это целое состояние, это богатство. Он вернулся домой в отличном настроении, последнее время ему приходилось очень туго, всего больше донимал холод. Сколько ни ешь, от холода это не спасает, когда нет солнца. Значит, он получит свои деньги обратно? Неожиданный случай, почти чудо. И если уж договаривать до конца, я ведь злился на Робертсена, и заявил на него в полицию, и обзывал его собакой, но я ошибался, выходит, в глубине души он был честный человек. Да и пастор тоже удивительный, прямо так и сказал: «Вернуть вам деньги!»

На другой день Абель с волнением прогуливался мимо банка, заходить не стал, но постоял перед ним, читая объявления и разглядывая образцы иноземных банкнот в витрине. На объявлении, написанном от руки, он прочел, что господина Абеля Бродерсена просят зайти в банк. Он зашел, поставил где надо свое имя и вышел, заметно растолстев от бумажек. Так проста жизнь.

Теперь от человека, не стремящегося наверх, вполне можно было ожидать, что он изорвет деньги на мелкие кусочки, разбросает их по улице и растопчет ногами. Но Абель так не поступил. Видно, жизненный опыт сделал его умней. У него накопилось много мелких долгов, надо было расплатиться в «Приюте моряка», им он задолжал так мало, что можно рассчитаться одной крупной бумажкой. Еще надо сходить к Лили, уплатить ей за бифштекс и вообще, понемногу наберется и в каждой лавчонке — все сплошь долги.

По дороге в «Приют» он неожиданно увидел Ольгу, та прогуливалась с какой-то дамой, обе — в мехах. Он поздоровался, другая дама ответила, а Ольга нет. Поглядела, но не ответила, она больше не знала его.

Странно. Уж кивнуть-то могла бы. Что ни говори, а в его глазах она разрушила свой прекрасный образ, образ-воспоминание, который он носил в душе тридцать лет. Вполне могла бы кивнуть. Неужели это Ольга?

Теперь видишь, сказал он самому себе, что ты был слишком неказисто одет. Она окинула тебя взглядом, но не поздоровалась, она знает себе цену. Ну, на одежду у тебя деньги есть, более чем достаточно у тебя денег, хотя расход будет большой. Да и помимо расхода надо еще освоиться с новой одеждой, даже пуговицы и те никогда не пришьют на то же место, где они были на старом костюме, у каждого мастера своя пуговичная система. А как насчет карманов и подкладки? Беда, да и только. Ни одного прочного костюма теперь не купишь. Эта рабочая неделя в садоводстве будет стоить мне уйму денег.

Он сходил к портному и красиво оделся для зимы, наведался к Лили, в «Приют», в лавочки. Но вечером он спросил себя самого: какая же разница между вчера и сегодня? Что у меня появилось такое, чего не было раньше? Кой-какая одежда? Ночью он укрылся своим ульстером, а стекла в окне как не было, так и нет.

Люди уделяли ему теперь больше внимания, изумлялись, встретив его, здоровались. Они с недоверчивым видом разглядывали его костюм, перед ними был важный человек, светский человек. Кузнец Тенгвальд здоровался, почтальон — то же самое. Фотограф Смит остановил его и спросил почтительно, не желает ли он иметь хороший снимок. Абель пожелал и пришел в фотографию. Это совсем даже и неплохо, он ни разу не фотографировался после своего первого выхода в море — ты, верно, уже забыл те дни, когда то и дело фотографировался, а потом раздаривал снимки девушкам в портовых городах, и девушки были так признательны, и целовали снимок, и собирались приобрести для него рамочку — а потом забывали на столе в портерной.

Фотограф Смит сказал:

— Извините, что я осмеливаюсь вам об этом говорить, но у вас что-то на шляпе. Не пойму что.

Абель поглядел:

— Вы про пятна? Не знаю, может, это фруктовый сок? Я недавно проработал несколько дней в садоводстве.

— Если фруктовый сок, его не выведешь, — ответил фотограф Смит и наилюбезнейшим образом посоветовал ему купить новую шляпу.

Ну, конечно, обзаведясь новым костюмом, надо было справить и новую шляпу, но ведь всего не упомнишь.

— Я куплю шляпу и перчатки, — сказал он.

Словом, он навел на себя лоск на случай очередной встречи с Ольгой, но Ольга ему не встречалась. Он часто бродил по улицам, искал ее, но все напрасно.

Зато он встретил жену таможенника Робертсена. Она была хоть и в трауре, но со свежей завивкой и густо напудрена.

— Какая редкая встреча! — сказала она, оглядывая новый костюм Абеля. Она лучше других знала, откуда взялись деньги на новый костюм, это были ее деньги, чего она и не стала скрывать. — Мне пришлось выложить немалые деньги в моем-то вдовьем положении, но раз уж он на смертном одре с пулей в голове высказал такое пожелание, я не стала возражать. Только зря он посвятил в это пастора, тот сразу начал совать свой нос в наши дела. А того, кто стрелял, удалось найти, и его посадят на много-много лет, стало быть, ему это даром не пройдет. А ты, Абель, не хочешь к нам заглянуть? Раз теперь тебе по карману такой дорогой костюм, сходил бы ты как-нибудь погулять с моими девочками, на хороший концерт или еще куда-нибудь, ведь у них такое горе. Твой отец, пока был здоров и на ногах, не пропускал дня, чтоб не заглянуть к нам. Ну, передать от тебя привет девочкам?

Словом, все люди поголовно сошли с ума.

Самое неприятное для человека при деньгах то, что он обречен на бездеятельность. Ему незачем ломать голову над вопросом, где раздобыть еду на завтра, одежды у него вдоволь, есть и крыша над головой, и кровать. Абель не привык к роскоши и привыкать не собирался, он сидел на своем дурацком богатстве и становился все тупее. На что только у него теперь было время и на что только у него теперь не было времени! Само собой, он как-то его коротал, да-да, он заделался самым настоящим праздношатаем, но вообще-то его разбирала тоска. Может, стоит наведаться на пристань, почему бы и нет?

Там, где прежде был причал «Воробья», покачивалось на волнах моторное судно, которое доставляло молоко на два молочных завода. Большое, нескладное чудище, вроде старинных галеасов, рабочая колымага без красного дерева и меди, смазанная и просмоленная, а не полированная и выкрашенная.

Абель поднялся на борт и поздоровался со своей прежней командой «Воробья», Северином и Леонартом. Большая честь для нас, капитан, сказали они. Разве можно сравнить это чудище с «Воробьем»? У него даже имени нет, у него есть только номер, корыто на морской волне, срам, да и только. Они божились, что, будь Абель у них капитаном, дело никогда не повернулось бы так скверно, таково их искреннее мнение. Чтоб какой-то плотовщик напялил на себя капитанскую фуражку и встал за штурвал! Впрочем, дирекция за это ответила, так ей и надо.