Последний вервольф - Глен Дункан

— Я собираюсь курить, Луэллин, — решил предупредить я. — Надеюсь, это не очень тебя потревожит.

— Нет проблем, сэр, — ответил он, открывая передо мной заднюю дверцу, — к тому же, мы с вами разделены стеклом.

И действительно, между водителем и пассажирскими сиденьями было, как я понял, пуленепробиваемое стекло. Такие же окна.

— В нас собираются стрелять? — спросил я.

— Такие стекла в стандартной комплектации этих машин, сэр, — ответил он. — Хотите, я включу радио или еще что-нибудь?

Он позвонил кому-то (не Эллису), сообщил, что я на борту, и мы тронулись. Стояла приятная погода. Чистое весеннее голубое небо, яркий солнечный свет, по лужам шла рябь, а бутоны кивали, качаясь на стебельках от свежего теплого ветра. Но прелесть утра меня не трогала: я паршиво себя чувствовал из-за приближающегося полнолуния, уже ощущая, как призрачная длинная зубастая морда и когтистые лапы стремятся заменить человеческое лицо и руки; меня мучили сосудистые спазмы, назойливая эрекция, клыки и ногти чесались. Зубы стучали, как при переохлаждении. Заметив это, Луэллин сказал, что я могу контролировать обогрев в салоне машины, регуляторы рядом с моим сиденьем.

Тем временем мы проезжали Пикадилли, Парк Лэйн, Мэрилебон, Уэстуэй, трассу М40. Я пытался заснуть. Бесполезно. Вместо этого я думал о потраченных на наемников деньгах, о том, дошли ли они вообще и помогут ли деньги в этой ситуации. Я по-прежнему не мог знать наверняка, сколько человек понадобится для побега, так что заплатил за команду в 50 бойцов. Я думал, что где бы они ни держали Талуллу, там не должно быть сильной охраны. У Эллиса в Лондоне не могло быть больше пятисот последователей, и большинство из них обязаны выполнять обычные поручения ВОКСа, а не охранять Лу. Поулсом, скорее всего, сделал ставку на секретность укрытия, а не его физическую защиту.

Параллельно с этими бесплодными размышлениями мой внутренний голос не переставал паниковать. «Ты чертов идиот, ты идешь на верную смерть. А они будут пытать Талуллу, насиловать, заставлять спариваться с животными, и если ты к тому времени еще не подохнешь, тебя заставят на это смотреть, а вся твоя гениальная идея спасения просто абсурд, бред сумасшедшего, даже Чарли из „Эгиды“ едва удержался от того, чтобы не рассмеяться прямо в трубку, и не сделал этого лишь потому, что у тебя есть деньги. Твои сраные похороны уже не за горами, дебил, она погибнет, и ты тоже…»

Зазвонил телефон Эллиса.

— Я слышал, ты уже в пути, Джейк.

— Она с тобой?

— Пока нет. Calmestoi.[54] Сегодня ты ее увидишь. Теперь слушай. Еще раз проговорим: восход луны завтра в 18:07. Будем только я и Грейнер. Он уже там. Так что не дергайся — сиди в отеле тихо. Луэллин заберет тебя завтра в 14:30 и довезет до Бэддгелетра. Оттуда доберешься до места пешком. Ты, конечно, знаешь дорогу.

— Ты не приедешь сегодня с ней?

— Не могу. Я сейчас должен ехать к Грейнеру. Он хочет, чтобы я все время был с ним. Ведь я обычно проверяю оружие. У него целая система ритуалов. Не волнуйся, Джейк, она в надежных руках, даю слово. Просто сиди в номере, пока тебе не позвонят.

Остаток поездки меня лихорадочно бросало от гипер-возбужденного внимания к забытью. Детали врезались в память — громадные колеса грузовика очень близко от меня; ворон, бросивший свежую падаль у дороги и взлетающий в небо; зеленые поля, покрытые цветущими крокусами, — а потом все слилось в смазанное пятно. Проклятие набирало силу, вещи в восприятии искажались, все вокруг было похоже на безумный карнавал. Лицо покалывало, глаза слезились от режущей боли, я начинал путать, где заканчиваются мои настоящие руки и ноги, а где начинаются призрачные волчьи когтистые лапы. Воспоминания об убийстве вместе с Талуллой пронизывало меня вожделением от мозга до яичек. Ни страх, ни усталость не могли его унять. Wulf рвался наружу, желал ее. Она была где-то здесь, рядом, где-то неподалеку.

В три часа мы въехали в Карнарфон. На небе громоздились серебряно-голубые облака.

54

Я успел сделать еще несколько звонков в «Эгиду», прежде чем мобильники Рассела и Уэза разрядились один за другим, как пара стариков, которые не могут жить друг без друга. Воспользоваться телефоном в номере я не рискнул. Во-первых, он мог прослушиваться. А во-вторых, мне в любую минуту могли позвонить на него, чтобы сообщить, что привезли Талуллу. Так что я к нему не притронулся.

Хотя без звонков мне ничего не оставалось делать, кроме как ждать. Курить. Мерить шагами комнату. Писать. Выглядывать в окно. Пить. Я решил, что могу позволить себе бутылку виски, если растяну ее от настоящего момента до завтрашнего полудня. «Талисакер» восемнадцатилетней выдержки — лучшее, что было в «Касле». Досадно, что я не мог заказать что-нибудь еще, чтобы убить время, но не все ли равно?

Номер точь-в-точь такой же, каким я его запомнил. Словно я был тут лет десять назад. Я помню, как бедняжка Мэдди съежилась, и ее лицо озарила внезапная догадка, хотя она не хотела верить и все продолжала спрашивать: «Это же неправда? Такого не бывает».

Это было больно. Это было долго.

Прости, Харли, за тот хаос, что я принес в твою жизнь. Прости, что стоил тебе жизни. А теперь — месть, запоздалая, но все-таки. Грейнер. А потом и Эллис — когда-нибудь. Прости, что я так долго медлил. Прости, что мне было недостаточно того, что они с тобой сделали. Прости, что я решился на это, только когда полюбил кого-то. Не тебя.

Темнота. Я видел, как последние лучи гаснут в Ирландском море. Теперь из окна было не разглядеть ничего дальше дороги. Никто не звонил.

Все мое существо обратилось в ожидание телефонного звонка.

У меня внутри что-то ноет, когда я вспоминаю о Мэдди, сидя здесь. В этом номере меня захлестывают воспоминания.

22:50. Телефон все еще молчит. Снова моросит. Нужно будет открыть окно, иначе я даже толком ее не разгляжу.

Ну слава богу.

Я уже начинал терять надежду. Сразу после полуночи зазвонил телефон. Это был не Эллис. Судя по голосу — какой-то мужчина старше его.

— Подойди с телефоном к окну. Прибудем через две минуты. Вешаю трубку.

Время, как написано в высокопарных стихотворениях, тянется медленнее для тех, кто ждет. Я раскрыл оконные створки. Две минуты тянулись и искажались. Машина за машиной проезжали мимо, и ни одна из них не была той, что я ждал. Наконец напротив моего окна остановился легковой автомобиль с зеркальной тонировкой. Телефон снова ожил.

— Алло! Лу?

— Слушай внимательно, — сказал мужской голос, — у вас есть ровно тридцать секунд. Ни больше, ни меньше.

Стекло задней двери опустилось, и я увидел Талуллу. Ее лицо было напряжено, полно ожидания и мысли. В ее чертах не было слишком сильного страха, хотя я с первого взгляда понял, как она старалась его скрыть. Она улыбнулась.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Да. А с тобой все нормально?

— Да, нормально. Я скоро тебя вытащу, ладно?

— Ладно.

— Осталось совсем чуть-чуть, обещаю.

— Будь осторожен. Ты должен быть осторожен.

— Буду. И скоро заберу тебя.

— Обещай, что будешь осторожным.

— Обещаю.

— Что у тебя с лицом?

— Ерунда. Просто царапины. Ты такая красивая.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. Они точно не сделали тебе ничего плохого?

— Точно. Я очень соскучилась.

— Мы совсем скоро увидимся.

— Я ведь чувствовала, что ты где-то рядом.

— Я тоже.

— Я бы хотела сейчас быть с тобой.

— О, боже, Лу, я… — рука в черной кожаной водительской перчатке забрала у нее телефон. Ее лицо исказилось от паники. Я подумал, каким счастьем было бы проводить дни и ночи, обнимая ее, целуя, просто глядя на нее. Окно закрылось. Я видел, как она пытается разглядеть меня через стекло. Ее мягкие темные глаза…

— Ну, вот и все, — сказал мужской голос и повесил трубку. Через несколько секунд автомобиль скрылся.

55

Что-то изменилось во мне. Я перестал все анализировать. Это и есть любовь: ты перестаешь волноваться о вселенском, о глобальных проблемах и вместо этого погружаешься в конкретные вопросы: когда я опять ее увижу? Что мы сегодня будем делать? Тебе нравятся эти туфли? Теория и раздумье — вежливые дядюшки, вытолканные за дверь возбужденными племянниками — действием и желанием. Мысли испарились, остался лишь сюжет. Мадлин всегда была права в выборе приоритетов.

Я не замечал своего преображения, пока не прочел последние страницы в этом дневнике. Теперь, когда самое время делать выводы, мне на ум ничего не приходит. Для вервольфа, проживающего, возможно, последние часы жизни, рассказчик до смешного беспомощен в подведении итогов. Величайшие тайны бытия так и остались тайнами, я не разгадал их, не смог даже слегка приоткрыть завесу (кроме любви, потому что любовь в действительности никакая не тайна, а сила, что отбрасывает все тайны на обочину); я не знаю, откуда взялась Вселенная и куда попадают живые существа после смерти. Я так и не понял, что наша жизнь — клубок чистых случайностей или непостижимый гениальный замысел. Я не знаю, как нужно жить, но точно знаю, что жить нужно, если ты на это способен. И мы любим жизнь, какой бы она ни была, потому что она — это все, что у нас есть. И я знаю это лишь потому, что мне посчастливилось — еще раз — найти любовь. В мире нет справедливости — и это я знаю точно. Выходит маловато для двух сотен лет на земле.