Сердце дикарки - Анастасия Дробина

– А вы отговаривали меня сюда идти, Владислав Чеславыч! Я всегда говорил, что цыгане – это чудо нашей эпохи. И прелесть что за девушка эта Маша! Живая, удивительная, влюблена в нашего героя…

– И не удивительная, и не влюблена, – брюзгливо перебил его собеседник, человек лет сорока с острым лицом, сильно испещренным морщинами, и лысиной, проглядывающей в гриве темных, зачесанных назад волос. – Не быть тебе вторым Толстым, мой друг, слишком ты восторжен. Покажи этой Маше сотенный билет – и она тебе изобразит еще не такую вселенскую страсть.

– Вы циник, Заволоцкий, – со вздохом заметил молодой человек. – Но согласитесь хотя бы, что эти песни, эти пляски египетские – необыкновенны! Право, ничто не умеет так растеребить души, как цыганская песня. Вот вы упомянули Толстого, а Лев Николаевич и сам писал, что ни одной музыки в России не любили так, как цыганскую…

– Лев Николаевич, Алеша, тоже человек и тоже может говорить глупости, – раздраженно возразил Заволоцкий. – Я, слава богу, двадцать лет занимаюсь теорией музыки. И могу утверждать со всей определенностью, что никакой цыганской песни и никакого цыганского танца нет и не было. И не только в России, но и во всем мире.

– Не кощунствуйте, Заволоцкий! – сердито сказал сочинитель. – Всему есть предел. Обоснуйте хотя бы ваше чудовищное предположение.

– Извольте. – Заволоцкий, не поворачиваясь, указал в сторону сидящей на диване с Паровозом Маргитки. – Пять минут назад эта ваша египетская богиня пела «Успокой меня, неспокойного». Давай спросим кого угодно из хора. Да вот хоть этого… Любезный, подойди-ка! – обратился он к Илье, с растущим интересом прислушивающемуся к разговору.

Тот быстро спрыгнул с подоконника:

– Что угодно вашей милости?

– Скажи-ка, друг, «Успокой меня, неспокойного» – цыганская песня?

– А как же?! – поразился Илья, не раз слышавший этот романс еще во времена своей молодости от хоровых цыганок. – Самая что ни на есть!

– Уверен ли ты в этом?

– Да ее еще моя прабабка пела! – не моргнув глазом заявил Илья.

– Ну вот тебе, Алеша, – пожал острыми плечами Заволоцкий. – А если ты помнишь университетский курс литературы, «Успокой меня, неспокойного» есть сочинение Дениса Давыдова. Бравый гусар сочинил романс, показал цыганам, те его с удовольствием запели, и через полвека – пожалуйста, цыганская песня. Давеча захожу в нотный магазин на Кузнецком, прошу показать новинки, передо мной гордо выкладывают «Сборник цыганских песен». Беру, читаю – и что же? «Кашка манная», «Не стой передо мною», «Калинка», «Не целуй, брось» – все русские стихи, все русские песни… Третьего дня слушал Вяльцеву в «Эрмитаже». Объявляют цыганский вальс «Струны уныло звучат». Таскин берет вступление, Анастасия Дмитриевна – дыхание, зал замирает и… «Хотел бы в увлеченьи к груди твоей прильнуть и в этом упоеньи умчаться в дальний путь»! Мало того, что текст сам по себе пошлейший, сочиненный приказчиком из Охотного ряда! Но чего же, скажи мне, в этих виршах цыганского?! Даже «Шэл мэ вэрсты», которые с таким успехом поют в «Стрельне», даже это – и то просто переложение «Сто я верст, молодец, прошел», всем известной русской песни! Цыгане поют то, что от них хотят слышать, только и всего.

Видно было, что молодой человек несколько сбит с толку. Он растерянно рисовал кривые рожицы на полях записной книжки и тер кулаком лоб. Илья, тоже озадаченный, снова сел на подоконник и, радуясь тому, что о нем забыли, продолжал слушать спор.

– Н-ну, предположим… Допустим… – Алексей Петрович пририсовал одной из рожиц рожки и отложил карандаш. – А что вы еще говорили по поводу пляски, которой якобы тоже не существует? Как же это тогда у Лескова?

– Да оставь ты в покое классиков, Алеша! Такие же Владимиры Ленские, как и ты… Марья Дмитриевна! Марья Дмитриевна, нельзя ли тебя на минуточку? – позвал Заволоцкий, и Илья, повернувшись, убедился, что «Марья Дмитриевна» – это не кто иная, как Маргитка, с невероятной важностью подошедшая к столу.

Сенька с дивана, улыбаясь, наблюдал за ней.

– Что изволите, Владислав Чеславыч? – с улыбкой спросила Маргитка, опираясь рукой о столешницу.

Тот невольно улыбнулся ей в ответ:

– Видишь ли, Маша, у нас тут профессиональный спор. Не покажешь ли ты начало своей «венгерки» – то, как ты танцуешь в ресторане, медленную часть?

– Для вас всегда с удовольствием, – церемонно поклонилась Маргитка. – Эй, кто там есть? Илья Григорьич, подыграй-ка!

Она взглянула на Илью смеющимися глазами, повела плечами и, не дожидаясь аккомпанемента, пошла плясать.

Илья видел эту ее пляску сотни раз. И в ресторане, на сверкающем паркете, и на кладбище, когда она кружилась, босая, по траве, и дома, среди цыган. И всякий раз сладкий вздох замирал в горле, когда он смотрел на эти плавно поднимающиеся, как крылья, руки, эту тонкую талию, этот узкий мысок туфельки, скользящий под подолом. Он чуть было не выругался от возмущения, когда прямо посреди пляски Заволоцкий резко сказал: «Спасибо, довольно» – и Маргитка застыла с поднятыми руками.

– Ну, знаете ли, Владислав Чеславыч! – обиженно выпалила она. – Барышнями своими в балетном классе так командуйте, а я…

– Ну, что ты, Маша, – досадливо поморщился Заволоцкий, – у меня в мыслях не было тебя обидеть, и, я уверен, сегодня ты еще станцуешь мне все до конца… но позволь вопрос. Была ли ты в этом сезоне в театре на балете?

– Была, как не быть… – Растерянная Маргитка даже забыла о своей обиде и совсем по-детски затеребила край платка. – На «Лебединое озеро» бегали на Пасху.

– Ну вот, что и требовалось доказать! – удовлетворенно воскликнул Заволоцкий, откидываясь на спинку стула. – Алеша, эти ее па-де-де, эти батманы тебе ничего не напоминают?

– Но не хотите же вы сказать… – медленно начал сочинитель.

– Именно! Именно что хочу сказать! Обычное привнесение балетных па в русскую «Барыню». А зимой она насмотрелась в Петровском парке «Черкесских плясок» и два месяца скакала в ресторане, как балаганный черт. Купечество в восторге – как же, цыганские страсти! А потом были выступления в «Эрмитаже» эфиопской царевны Рузанды, и пожалуйста – эти переплетенные руки и запрокидывания корпуса!

– То есть…

– Манера, мой милый! Манера исполнения, наложенная на танцевальные движения, только и всего. И, заметь, все равно какие движения – балетные, народные, псевдоэфиопские и бог знает какие еще! То же самое, что делают севильские гитаны и румынские лаутары. Я не удивлюсь, если в следующем сезоне наши цыганки запляшут «Танго смерти» – говорят, оно в большой моде в Париже…

Маргитка, видя, что на нее не обращают внимания, надменно задрала подбородок и отошла от стола.