Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС. 1941–1945 - Эрих Керн

Такова история гибели группенфюрера (генерал-лейтенанта) СС Артура Флепса, которую нам рассказали и которой мы поверили. Однако несколько месяцев спустя от некоего старшего офицера германской секретной службы мне стали известны некоторые подробности довольно странных событий.

Будто Флепс через день или два после прибытия в Будапешт из ставки фюрера позволил себе несколько пессимистических замечаний, касавшихся перспектив дальнейшего ведения войны, заявив, между прочим, что с этого момента все усилия должны быть направлены на обеспечение будущего благополучия народов Германии и Европы. Настоящее, мол, уже не стоит и ломаного гроша.

Говорил ли Флепс столь откровенно с самим Гиммлером, или же слова, сказанные им в Будапеште, были переданы потом в Берлин – неизвестно. Но уже через два дня после того, как Флепс выехал к новому месту назначения, от Гиммлера поступила весьма любопытная телеграмма: «Задержать автомашину СС №…, арестовать пассажиров и немедленно доложить».

К всеобщему удивлению, указанный в телеграмме номер принадлежал автомашине генерал-лейтенанта СС Артура Флепса. Приказ о задержании и аресте был передан в соответствующие германские органы.

Через несколько дней пришел еще один, уже более конкретный приказ Гиммлера: «Арестуйте генерал-лейтенанта Флепса и его адъютанта. Если потребуется, примените силу. Арестованных под надежной охраной отправить в ставку фюрера». Вскоре поползли слухи о том, что Флепс застрелился.

Вместе с тем за несколько недель до капитуляции с территории, оккупированной советскими войсками, поступила радиограмма: «Генерал Флепс организует в Румынии партизанскую борьбу».

Никто не знает наверняка, что в действительности произошло, и дело Флепса остается одной из многих неразгаданных тайн Третьего рейха. Одно не вызывает сомнения: никакой командир, расстрелявший, по приказу фюрера, генерала Флепса, не присвоил бы себе его генеральские погоны и Рыцарский крест.

Тем временем операции Красной армии продолжались с неумолимой последовательностью по всему фронту. Маршал Малиновский, один из наиболее честолюбивых военачальников Сталина, прилагал все силы, чтобы добиться быстрой победы. В полосе действия 2-го Украинского фронта было сосредоточено несколько армий, в том числе и 6-я гвардейская танковая армия; сюда перебрасывались также соединения с полосы 4-го Украинского фронта.

Несмотря на многократное (превосходство было, но не столь большое и местами, особенно в танках, временами переходило к немцам и венграм. – Ред.) превосходство противника, потрепанные и изрядно поредевшие германские войска оказывали упорное сопротивление. Танковые части, прибывшие из Вюртенберга, Нижней Саксонии, Тюрингии и Восточной Пруссии, австрийские и баварские горные стрелки, бранденбургская и судетская пехота, кавалерийская дивизия СС и остатки германских люфтваффе, в том числе под командованием одноногого пилота-аса Руделя, раз за разом бросались на приближавшиеся советские полчища. Все напрасно. Петля вокруг Будапешта затягивалась все туже.

Рано утром 29 октября Малиновский предпринял генеральное наступление на всем широком фронте между Тисой и Дунаем, и битва за Будапешт началась.

Мое подразделение занимало рубеж обороны у Шорокшар и Дунахарасти непосредственно за пределами Будапешта. Противник уже достиг первых предместий города и остановился, чтобы перевести дух перед решающим ударом. Мы чувствовали его приближение. А позади нас, в чудесном Будапеште, как перед концом света, шла безудержная гульба, все судорожно искали всевозможных наслаждений. И хотя снаряды русских уже падали на улицы города, а русские бомбардировщики каждую ночь сбрасывали на город свой смертельный груз, все рестораны и кабачки были постоянно переполнены. В роскошных гостиницах, расположенных на набережных Дуная, – «Геллерт», «Карлтон» и «Хунгария» – рекой лилось вино и шампанское. Женщины без колебаний отдавались любому встречному, мужчины брали охотно. Всякий желающий мог прокатиться на трамвае к линии фронта: конечную остановку отделяли от рубежа обороны всего несколько сотен метров. Трамваями пользовались и немецкие солдаты, когда отправлялись в город помыться, или выпить, или попробовать счастья у женщин, или же за всеми тремя удовольствиями. Подобную войну мы до сих пор встречали лишь в дешевых бульварных романах, предназначенных для очень невзыскательного читателя. Но это было несравненно лучше того, что мы пережили раньше, на бескрайних просторах России.

Как-то в один из более или менее спокойных моментов в неистовой пляске смерти мне случилось прочесть в венской газете о загадочной смерти моего давнего друга Эрнста Хандсмана – известного австрийского журналиста времен канцлера Шушнига (канцлер в 1934–1938 гг. – Ред.). Известие сильно огорчило меня: живых друзей у меня почти не оставалось. Невольно возникло ощущение собственной обреченности. Со слов бывалых людей, в схожих условиях их тоже обуревали подобные чувства. Мы больше походили на мертвецов, лишь временно оказавшихся среди живых. И я не очень удивился, услышав вскоре сообщение о кончине гаулейтера Йозефа Бюркеля.

С этим человеком исчез и последний столп революционного крыла национал-социализма. Теперь, когда его не стало, у меня в ушах отчетливо зазвучали его прощальные слова, сказанные в 1943 г.: «После этой войны мы обязаны положить конец уродливому суррогату социализма, иначе…» В этот момент его глаза горели огнем фанатика. Быть может, именно ради его великих идеалов Господь уберег этого немецкого бунтаря от расстрела по приговору французского трибунала.

Глубоко тронутый, я прочел официальное сообщение о похоронах Бюркеля в присутствии высших партийных чинов, в последний раз показавшихся на публике. «Пляска смерти! Пляска смерти!» – слышалось в грохоте орудий наступавших русских танков, в вое бомб, сыпавшихся с неба на наши позиции.

Противник форсировал Дунай значительно ниже по течению, отбросил оборонявшуюся там дивизию и полностью уничтожил 22-ю дивизию СС («Мария-Терезия». – Ред.), находившуюся, по существу, в стадии формирования – из проживавших в Венгрии этнических немцев. В итоге части Красной армии оказались у нас в глубоком тылу. Как следствие – наши долговременные, глубоко эшелонированные оборонительные сооружения к востоку от Будапешта сделались совершенно бесполезными. Было отчего прийти в отчаяние, и я вновь стал – впервые за многие месяцы – задумываться над тем, как скверно идут наши дела. Офицеры, с которыми мне приходилось обсуждать эту проблему, были в равной степени шокированы неумелыми действиями руководства при организации обороны Будапешта.