Мир без конца - Кен Фоллетт

— Это невозможно!

— Еще как возможно.

— Но за него никто не проголосует.

— Это-то меня и радует.

До Теодорика медленно доходило:

— А-а… понимаю. Так это действительно для нас хорошо.

Честолюбец не переставал удивляться, почему такие простые вещи всегда нужно объяснять, даже умным людям. Все скользили по поверхности — кроме него самого и матери.

— Пойди и расскажи всем, потихоньку. Громко не возмущайся. Братья и так разозлятся, без твоей подсказки.

— А говорить, что это на руку Томасу?

— Разумеется, нет.

— Да, разумеется. Понимаю.

Ничего-то он, конечно, не понимал, но, вне всяких сомнений, выполнит поручение. Ризничий оставил его и пошел искать Филемона. Тот подметал трапезную.

— Ты знаешь, где Мёрдоу?

— Наверно, на кухне.

— Найди его и договорись о встрече во время службы шестого часа. Нельзя, чтобы вас видели вместе.

— Хорошо. А что ему сказать?

— Прежде всего скажешь: «Брат Мёрдоу, никто не должен знать, что я говорю вам это». Ясно?

— Никто не должен знать, что я говорю вам это. Хорошо.

— Затем покажи ему ту хартию, ну, ты помнишь, в спальне возле скамеечки стоит сундук, а в нем — кожаный баул имбирного цвета.

— Это все?

— Ткни носом в то место, где говорится, что земельное пожертвование за Лэнгли внесла королева Изабелла и что это хранилось в тайне десять лет.

Служка недоуменно смотрел на Годвина.

— Но мы не знаем, что именно хотел утаить Томас.

— Не знаем, но просто так ничего не скрывают.

— А ты не думаешь, что Мёрдоу попытается использовать эти сведения против Томаса?

— Непременно попытается.

— И что он сделает?

— Точно не знаю, но в любом случае Томасу придется несладко.

Филемон нахмурился.

— Я думал, мы ему помогаем.

Интриган улыбнулся:

— Так все думают.

Зазвонил колокол. Служка отправился искать Мёрдоу, а Годвин вместе с остальными монахами двинулся в церковь и принялся горячо молиться:

— Господи, помоги мне.

Он очень уверенно говорил с Филемоном, но прекрасно понимал, что страшно рискует. Все поставил на тайну Томаса, не зная, что это окажется за карта, если ее открыть. Однако внести смятение в ряды монахов ему удалось. Обитатели Кингсбриджа беспокойно переговаривались, так что Карлу дважды во время псалмов пришлось призвать их к порядку. Братья вообще недолюбливали странствующих монахов: те с видом морального превосходства на словах высокомерно осуждали земные блага, на самом деле не упуская ни одной возможности отхватить кусок. В особенности не любили Мёрдоу — жадного, вечно пьяного словоблуда. Они проголосуют за кого угодно, только не за него.

Когда братья выходили из церкви, Симеон шепнул Годвину:

— Нельзя голосовать за этого кандидата.

— Согласен.

— Мы с Карлом не будем выдвигать другую кандидатуру. Если монахи разделятся на два лагеря, граф под видом вынужденного компромисса протолкнет своего кандидата. Нужно забыть о наших разногласиях и сплотиться вокруг Томаса. Если держаться вместе, графу будет трудно одолеть нас.

Ризничий остановился и посмотрел на Симеона.

— Спасибо, брат, — кивнул он, стараясь выглядеть смиренным и скрыть ликование.

— Мы делаем это ради блага аббатства.

— Я знаю. И очень высоко ценю ваше великодушие.

Симеон кивнул и отошел. Интриган чувствовал себя победителем.

Братья направились в трапезную на обед. С ними пошел и Мёрдоу. Он пропускал службы, но не трапезы. Во всех монастырях по традиции любой монах, в том числе и странствующий, приглашался к столу, но мало кто так безбожно злоупотреблял этой практикой, нежели кандидат на пост аббата. Годвин впился в него глазами. Толстяк был возбужден, будто узнал новости, которыми ему не терпелось поделиться. Однако пока разносили блюда, обедали, пока читал послушник, он сдерживался и молчал.

В этот день читали отрывок о Сусанне и старцах. Годвин был недоволен: слишком откровенная история, чтобы читать ее вслух людям, давшим обет безбрачия. Но сегодня даже попытки двух похотливых старцев склонить женщину ко греху не привлекли внимание братьев. Они перешептывались и поглядывали на Мёрдоу.

Когда обед закончился и пророк Даниил спас честное имя Сусанны, расспросив по отдельности старцев, которые поведали разное, монахи потянулись к выходу. И тут Мёрдоу громко, чтобы все слышали, бросил:

— Брат Томас, ты, кажется, пришел сюда раненый.

Обитатели монастыря остановились и прислушались. Лэнгли удивленно посмотрел на него.

— Да.

— И по-моему, в результате ранения потерял руку. Интересно, тебя ранили на службе королеве Изабелле?

Томас побледнел.

— Я монах Кингсбриджа уже десять лет. Моя служба в прошлом.

Мёрдоу невозмутимо продолжал:

— О, меня просто интересуют земли, пожертвованные монастырю. Славная такая деревушка в Норфолке. Пятьсот акров. Возле Линна, где живет королева.

Годвин с деланным возмущением воскликнул:

— Какое дело чужому человеку до наших владений!

— Но я читал хартию, — сказал Мёрдоу. — Это ведь не секрет.

Ризничий посмотрел на сидевших рядом Карла и Симеона. Они испугались. Помощник аббата и казначей, конечно, все знали. Только братья никак не могли понять, как странствующий монах разыскал эту хартию. Симеон открыл было рот, но Мёрдоу продолжил:

— По крайней мере не должно быть секретом.

Казначей закрыл рот. Если спросить, откуда об этом прознал Мёрдоу, ему самому непременно зададут вопрос, почему он держал все в тайне. А болтун не унимался:

— И Линн был пожалован аббатству… — для пущего эффекта уличный проповедник выдержал паузу, — королевой Изабеллой.

Годвин обвел глазами трапезную. Монахи оторопели, все, кроме Карла и Симеона — те сидели с каменными лицами. Мёрдоу облокотился на стол. В зубах у него застрял листик петрушки из жаркого.

— Я еще раз спрашиваю тебя, — угрожающе взревел он, — ты был ранен на службе королеве Изабелле?

— Всем известно, чем я занимался до того, как стал монахом, — отвечал Томас. — Был рыцарем, воевал, убивал. Я исповедался и получил отпущение.

— Монах может оставить свои грехи в прошлом, но аббат Кингсбриджа несет куда большую ответственность. Его могут спросить, кого он убивал, почему и, самое главное, какие получал за это награды.

Томас молча смотрел на Мёрдоу. Годвин пытался догадаться по лицу Лэнгли, что он думает. Он видел сильные эмоции, но какие? Это не сознание вины, даже не смущение. Что бы ни таилось за той хартией, бывший воин явно не считал, что совершил нечто постыдное. Это и не бешенство. Глумление Мёрдоу многих могло вывести из себя, но Томас, похоже, вовсе не собирался топтать его. Нет, Лэнгли испытывает чувство не такое горячее, как смущение, и не такое яростное, как гнев. И заговорщик наконец понял — страх. Томас испугался. Кого? Странствующего монаха? Вряд ли. Нет, он боялся того, что может случиться из-за Мёрдоу, последствий раскрытия тайны. А странствующий проповедник между тем продолжал дразнить Лэнгли:

— Если ты не ответишь на вопрос здесь, тебе зададут его в другом месте.

По расчетам Годвина, Томасу пора сдаваться. Но расчеты могут оказаться и ошибочными. Бывший рыцарь крепкий орешек. За десять лет никто не видел, чтобы он вышел из себя. Когда интриган предложил ему выступить кандидатом, Лэнгли, конечно, решил, что прошлое похоронено, и теперь, несомненно, понял, насколько ошибся. Но как он поведет себя при этом? Отступит? Или, сцепив зубы, пойдет напролом? Ризничий кусал губы и ждал. Наконец Томас заговорил:

— Я полагаю, это правда, меня действительно могут спросить в другом месте. Во всяком случае, ты сделаешь все — пустишься на любую подлость, пойдешь на любой риск, — чтобы твое предсказание сбылось.

— Если ты намекаешь…

— Теперь молчи! — Томас резко встал.

Мёрдоу подал назад. Рост Лэнгли, воинская выправка, внезапный громкий окрик — и странствующий монах заткнулся, что случалось не часто.

— Я никогда не отвечал на вопросы о своем прошлом. — Томас понизил голос, и все затихли, стараясь не пропустить ни слова. — И не собираюсь этого делать. Но этот… червяк… дает мне понять, что, если я стану вашим аббатом, вопросы не прекратятся. Монах может хранить в тайне минувшую жизнь, но аббат другое дело, теперь я понимаю. У аббата могут быть враги, а моя тайна — это моя слабость. И разумеется, слабость настоятеля может стать угрозой для аббатства. Сам должен был додуматься, но злобный Мёрдоу прежде ткнул меня носом: человек, который не хочет отвечать на вопросы о своем прошлом, не может быть аббатом. Поэтому…

— Нет! — воскликнул юный Теодорик.

— Поэтому я снимаю свою кандидатуру с предстоящих выборов.