Шкатулка с бабочкой - Санта Монтефиоре

— Где этот поляроидный снимок, Джули? Я хочу показать его Тоби, — веселилась она, скрещивая голые ноги, чтобы удержать тепло.

— Не знаю, куда я его дел, — вяло ответил Джулиан.

— Нет, знаешь. Давай, не лишай меня удовольствия. У меня там шикарный вид.

— Красота существует лишь в глазах зрителя, Лючия, а я видел тебя и в лучшем виде, — ответил он, роясь в своей сумке. Наконец он извлек оттуда фотографию и вручил ее нетерпеливо ожидающей фотомодели. Она посмотрела и с гордостью улыбнулась.

— Торквиллу это понравится. А ты можешь сделать ее для меня в большом формате? Тогда я смогу подарить ее ему на день рождения, — сообщила она, показывая снимок Тоби.

Тоби улыбнулся, чтобы скрыть свое отвращение.

— Боюсь, что из голых кошечек меня интересуют только четвероногие, — отрезал он.

Лючия глотнула чая, чтобы сдержать свое негодование, а затем не придумала ничего умнее, чем предложить полюбоваться своим фото застенчивой девочке, сидевшей на полу.

Федерика смущенно посмотрела на дядю. Ни Джулиан, ни Тоби не сочли шутку Лючии забавной и мечтали только о том, чтобы поскорее появился ухажер распутной девицы и забрал ее с собой.

Когда Торквилл наконец заявился, рев двигателя его «Порше» разогнал гнездившихся вокруг голубей и ласточек. Он уверенно, без звонка, вошел в дом.

— Вот ты где, Лючия, — сказал он, обнаружив всю компанию в кухне. Проигнорировав Джулиана и Тоби, он обошел их с выражением превосходства на лице и подозрительно сверху донизу осмотрел свою подругу. — А где твоя одежда? — спросил он. Она вручила ему фотографию, наблюдая, как от ярости наливались краской его щеки и шея.

— Что это, черт возьми, значит? Я думал, ты делаешь обычные снимки, а не порно, — прорычал он, отбрасывая волосы со своей смазливой физиономии.

— Это особый снимок лично для тебя, дорогой, — проворковала она, целуя его.

— Если этот фотограф не гей, то я убью его, — пообещал он без тени улыбки.

— О, он гей. Натуральнейший гей, — доложила она. — Правда, Джулиан?

Джулиан снова почувствовал приступ отвращения. Он хотел лишь одного — чтобы они побыстрее убирались из его дома.

— Я вышлю тебе снимки, когда напечатаю их. Это займет несколько дней, — произнес он в пространство, игнорируя ее слова. Это была парочка самых неприятных и самодовольных персонажей из всех людей, которых он когда-либо встречал.

— Тогда нечего тут торчать. Мы должны успеть в Лондон к семи на премьеру «Безумных сердец», и тебе, дорогая, нужно время, чтобы привести себя в порядок.

— Думаю, это существенно зависит от того, что она наденет, — заметил Тоби, подмигивая Джулиану.

— Пойдем, — повторил Торквилл, демонстративно игнорируя Тоби, и вышел с Лючией из кухни.

Федерика наблюдала за их уходом. «Он очень красивый», подумала она и стала гадать, как такие мужчины, как он, могут влюбляться в таких вульгарных девиц, как Лючия. Она даже не удосужилась погладить Расту.

— Я верну тебе рубашку при случае, я не забуду, — крикнула Лючия из холла.

— Не беспокойся, — крикнул в ответ Джулиан, испытывая от их ухода большое облегчение. — Можешь оставить ее себе.

Рев мощного двигателя снова распугал всех окрестных птиц и животных, стремительно спасавшихся бегством. Когда все стихло, воцарилась почти звенящая тишина. Джулиан и Тоби тяжело вздохнули.

— Слава Господу, они убрались, — сказал Джулиан, крепко обнимая Тоби. — Это было вовсе не то, что тебе могло показаться, — добавил он, оправдываясь.

— Я знаю, — сказал Тоби. — И я знаю тебя.

— Хорошо. — Он еще раз тяжко вздохнул и положил голову на плечо Тоби. — И где мой крепкий кофе?

— А может, заменим его виски?

— Ты прав. Это звучит гораздо веселее. После такого цирка мне придется неделю приходить в себя. Как все-таки ужасны порой бывают женщины. Надеюсь, они не собираются размножаться.

— Этого нельзя допустить.

— Трагедия состоит в том, что они именно это и сделают, — сказал Джулиан.

— А наша — в том, что мы этого не можем, — засмеялся Джулиан, похлопывая друга по спине.

— Когда я перееду и буду жить здесь, могу я взять с собой Расту? — спросила Федерика, продолжавшая тихо сидеть на полу.

Тоби и Джулиан одновременно повернулись и посмотрели на нее.

— Боже мой, я совсем забыл, что ты здесь, — удивленно произнес Тоби.

— Конечно, ты можешь привезти Расту, — заверил ее Джулиан, глядя на Тоби. — Когда она собирается переезжать?

Глава 23

Именно в тот момент, когда Элен подумала, что никогда не сможет принять решение о том, следует ли выходить замуж за Артура, раздался телефонный звонок, окончательно определивший ее будущее.

— Элен, это Рамон. Я в Лондоне.

Услышав его голос, в котором звучало эхо слишком многих воспоминаний, Элен ощутила слабость в животе. Она замерла, не зная, что сказать и желая разозлиться, но у нее не оставалось для этого времени.

— Элен? — В наступившей тишине снова прозвучал его голос.

— Что тебе нужно? — наконец холодно спросила она, пытаясь выиграть время, чтобы прийти в себя.

— Я хочу увидеть своих детей, — ответил Он.

— Этого не будет, — отрезала она, хватаясь за сигарету и вспоминая совет Артура делать глубокие вдохи, когда нервничает. Она не могла допустить, чтобы он снова вызвал депрессию у Федерики, которая только начала от нее избавляться.

— Элен, ты не можешь запретить мне увидеть моих детей, — повторил он. — Я получил письмо от Феде. Я ей нужен.

— Как дырка в голове, Рамон, — произнесла она с сарказмом, вставляя в рот сигарету и зажигая ее дрожащей рукой.

— Ты злишься.

— Разумеется, я злюсь, Рамон. Мы с тобой не виделись уже семь лет, — выпалила она, выпуская дым в микрофон трубки. — Черт возьми, Рамон! Что ты вообще о себе возомнил?

— Остынь, — сказал он и глубоко вздохнул. В его голосе появилось раздражение.

— Ради бога. Ты никуда не годный отец. Я удивлена, что Феде еще не забыла о твоем существовании. А ей чертовски необходимо было это сделать. Мой брат стал для нее лучшим отцом, чем ты когда-либо был. Ты не можешь заявиться сюда через семь лет и ожидать, что мы все бросимся в твои объятия. Ты снова оставил нас и решил не возвращаться. Если теперь ты сожалеешь о случившемся, то это твои проблемы.

— Ладно, кто такой Артур?

Она сделала глубокую затяжку.

— Мой жених.

— Именно этого Феде и боялась.

— Значит, ты прибыл из-за этого? Рыцарь Феде в сверкающих доспехах, вот так шутка.

— Я приезжаю, хочешь ты этого или нет, — сообщил он.

— Отлично, но я не позволю тебе увидеться с детьми.

— Если ты желаешь лишить своих детей отца, то это твое дело, но я приеду в любом случае, — сказал он и повесил трубку.

Рамон положил чемодан в багажник черного «Мерседеса» и дал указание водителю ехать в Польперро. Затем он уселся на заднем сиденье и погрузился в размышления. Как легко было позволить им уйти из его жизни. И как случилось, что прошедшие годы пролетели так быстро, что он совсем не заметил неумолимого течения времени? Он был слишком счастлив с Эстеллой и Рамонсито, чтобы вспоминать о тех, кого оставил за океаном. Элен и дети стали чем-то вроде камешков, попавших в обувь и причинявших неудобство. Он постоянно знал, что они есть, но ничего не делал, чтобы поддерживать с ними связь.

Эстелла любила его безоглядно, как ребенок, нежно, как мать, и, не предъявляя на него никаких собственнических прав, как друг. С ней у него не возникала постоянная потребность уезжать из дома. Наоборот, во время своих путешествий он считал дни, чтобы снова оказаться в ее теплых объятиях. Порой, когда он был далеко, наедине со своими мыслями, он ощущал запах роз и верил, что это пришла она, чтобы облегчить монотонное течение его одиноких странствий. В другие моменты, услышав шепот моря или веселое журчание ручья, он останавливался, чтобы вспомнить медовый голос Эстеллы и ее радостный смех. По мере того как изящные черты Эстеллы вытесняли в его памяти лица Элен, Федерики и Хэла, ему начинало казаться, что они вообще никогда не существовали. Как легко оказалось забыть…

Мариана писала Федерике и Хэлу часто, поскольку она их не забывала. Элен прислала ей их фотографии, которые Мариана увеличила, вставила в рамки и постоянно смотрела на них. Она боялась, что если не станет этого делать хотя бы раз в день, то, проснувшись однажды утром, может обнаружить, что не думает о них уже годами. В ее сознании внуки оставались теми же маленькими детьми, какими были в то последнее лето в Качагуа, несмотря на фотографии, где они были запечатлены уже ставшими взрослее. Другие ее внучата постоянно навещали их дом. Сейчас их было уже двадцать четыре, что делало все более трудной задачу помнить о тех двоих, которых она любила больше, чем остальных.