Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Винокуров

Так он оказался за пределами парка. Здесь уже было многолюдно. Поток тружеников тек в одном направлении — к воротам завода. Алексей Павлович отряхнул пиджак от известковой пыли, влился в этот поток, сразу оброс знакомыми, завел с ними обычные утренние разговоры на ходу и вскоре исчез в заводской проходной.

Но мы за ним в проходную не последуем. Потому что он пошел на работу, а для нашей истории, скажем сразу, где и кем работает Алексей Павлович, принципиального значения не имеет. Наша история вполне могла бы произойти, будь он хоть академик, хоть герой, хоть мореплаватель, хоть плотник… Но все же, чтобы не создавать ненужную таинственность и уж тем более намек на какую-то секретную работу на номерном предприятии, сообщим: завод самый обыкновенный, машиностроительный, и рабочая профессия Алексея Павловича тоже вполне обычная — просто лекальщик. Ну, не просто лекальщик, а лекальщик высшего шестого разряда. И если быть до конца точными, то не совсем обычная это профессия, а уникальная, принадлежащая к элите рабочих профессий. И еще интересно, что лекальщику — если, конечно, он хочет оставаться именно лекальщиком, а не, к примеру, инженером — некуда расти по должности. То есть он не может, к примеру, вырасти из простого лекальщика в старшего лекальщика или в начальника лекального цеха. Потому что цеха такого не существует. Не на этом заводе, а вообще в природе. Лекальщик — дело штучное, индивидуальное и даже, как нынче любят изъясняться, глубоко личностное.

Вот этим штучным, одним и тем же делом на одном и том же месте и занимался Алексей Павлович на родном заводе ровно сорок лет. С перерывом на четыре года войны.

И все. И достаточно об этом. Алексей Павлович ушел на работу, вот пусть он себе и работает, не станем ему мешать.

А встретимся с ним уже после работы. На заседании жилищной комиссии райисполкома.

Алексей Павлович сидел в конце длинного стола, робко угнездившись воробышком на краешке стула — уж сколько лет жил на свете, а так и не сподобился освоить внушительно-солидное пребывание в условиях казенных кабинетов. Зато вальяжный председатель комиссии явно поднаторел и в сидении на заседаниях, и в проведении их. Он кратко и толково изложил суть обменного дела, отметил некоторую закавыку в несовпадении метражей и наконец обратился к собравшимся:

— Какие будут мнения, товарищи депутаты?

Товарищи депутаты глубокодумно размышляли, не спеша делиться своим драгоценным мнением. Требуемая пауза была выдержана, и первой взяла слово женщина средних лет в строгом двубортном костюме.

— Полагаю, что возможно, — сказала она. — Товарищ Луков ветеран войны и труда. Так что можно разрешить в порядке исключения.

— Я вполне — за, товарищ Попова, — поддержал седой мужчина. — Только про исключение не нужно записывать. Исключения для лиц с правом дополнительной жилплощади.

Лысый молодой человек уточнил:

— Или для перспективных семей. А здесь, как видите, не тот случай.

Больше никто не высказывался. Председатель комиссии решил подвести итог обсуждения.

— Что ж, товарищи депутаты, раз все за…

Но неожиданно вмешался Алексей Павлович:

— Виноват, минуточку! Я не совсем понял. Насчет… перспективы семьи… О чем речь?

Седой мужчина добродушно улыбнулся ровеснику:

— Речь о том, что нас с вами, дорогой товарищ, перспективными уже не назовешь.

— Но вы не беспокойтесь, — сказала строгая Попова, — обмен мы вам разрешаем, так что…

— Минуточку! — повторил Алексей Павлович и наконец уселся на стуле более основательно. — Обмен — это ладно. Жили без обмена и дальше проживем. А я все же понять хочу: вроде вот он я — живой, как говорится, еще не помер. Отчего ж нет перспективы?

Седой опять добродушно улыбнулся:

— Перспектива у нас одна — пенсия…

— У вас? Не возражаю, если желаете. А я лично пока что на пенсию не собираюсь.

Председатель глянул на часы и сказал, чуть-чуть, ну самую малость раздражаясь:

— Вы нас не поняли, товарищ Луков. Обмен мы вам разрешаем и…

— Нет, это вы меня не поняли, — Алексей Павлович все-таки ощущал себя на стуле неудобно и встал. — Я же говорю: обмен — это тьфу! По праву — так разрешайте, а не по праву — так и запретите. Но я другое понять хочу: отчего я у вас в бесперспективные попал?

Председатель хотел что-то сказать, но вмешался лысый молодой человек.

— Извините, раз я предложил этот термин, так я уж и объясню. Мы говорим о перспективе образования новой семьи…

— Понимаю. У меня как раз внук подрастает…

— Подрастет — поговорим, — председатель начал терять терпение. — Но вы-то, надеюсь, не женитесь!

— Ага, в этом, значит, перспектива? — Алексей Павлович усмехнулся. — Тогда чего ж, может, и я в один прекрасный день раз — и женюсь!

Комиссия ответно заулыбалась ему.

Только суровая женщина Попова сурово покачала головой.

— Я как врач всегда за юмор — стимул жизненной бодрости. Но тут…

— Какой юмор? — перебил Алексей Павлович. — Нет, я серьезно, давайте разберемся: значит, если я женюсь, появляется перспектива…

— Ай-яй-яй, товарищ Луков, — на суровом лице женщины даже появилось слабое изображение улыбки. — Я вот, извините, несколько моложе вас, но мне же и в го лову не приходит считать себя по этой части… перспективной.

— И зря! — совершенно искренне заявил Алексей Павлович. — Вы женщина, я б сказал, в самом соку!

Комиссия опять заулыбалась, но на этот раз скрывая улыбки.

А Попова сначала побелела, затем покраснела и наконец вскипела:

— Ну хватит! Вам идут навстречу, а вы издеваетесь!

Алексей Павлович огорчился:

— Что вы! Я вполне объективно…

— Вот и мы объективно! Безо всяких исключений!

Попова встала, сказала безапелляционно:

— У меня предложение: в обмене товарищу Лукову отказать!

Вечером атмосфера в доме была мрачно-молчаливая. Тишину нарушало лишь щелканье ножниц. Это мать-жена-невестка Люся подстригала своих сына-мужа-свекра.

Процедура была следующая: мужчины сидели перед трельяжем, спеленутые по горло общей простыней, укрепленной на плечах сорочек бельевыми прищепками, а Люся сновала челноком позади них — от одного затылка к другому. Наверно, все можно было сделать проще: постричь одного, затем другого, потом третьего. Но у Люси был свой, можно сказать, конвейерный метод: сначала она в целом обстригала всех по очереди, затем ровняла всем затылки, потом подравнивала височки и так далее. В трех зеркалах трельяжа отражались три покорных Самсона, беспрекословно отдавших себя в руки новоявленной Дал иле.

Особенно покорно свесил повинную голову Алексей Павлович. И вокруг этой головы ножницы Люси щелкали наиболее агрессивно.

— Не вертитесь, папа! — прикрикнула Люся, хотя он и так был тише воды, ниже травы. И съязвила: — Я ведь должна выстричь из вас жениха!

Алексей