Профессор Криминале - Малькольм Брэдбери

На пол хлынула бумага, необычная бумага — новая, хрустящая, нарезанная цветными прямоугольниками, не какая-нибудь там бумага — бумага с указанием достоинства, особый вид ее, который называется деньгами. Я подобрал лежавшие повсюду франки, сложил их в кучу, постоял немного, потом принялся считать. Вышла сотня тысяч франков плюс-минус одна-две банкноты. Трудно было сказать, сколько это в долларах, я только знал, что очень много. Среди могущественной этой бумаги оказалась и другая, сложенная белая записка, для меня — не меньшей ценности. Она гласила: «Фрэнсис, это мой тебе сюрприз. Понимаешь, я действительно хочу с тобой расплатиться за этот заключительный шоппинг. И поблагодарить тебя за замечательное путешествие. Потрать это как хочешь, Фрэнсис, но когда будешь тратить, думай обо мне. Успеха тебе в подготовке передачи. Криминале интересней, чем ты думаешь. Надеюсь, что я тоже. Пожалуйста, будь осторожнее и постарайся хоть немножко привенгериться. Люблю + целую, Илдико».

Сидя на кровати, я смотрел на то и на другое: на пачку денег и на маленькую ее записку. Я потерял ее, и как же я жалел! Может быть, я сам был виноват, того не сознавая, быть может, это потому, что она просто никогда не была для меня важней всего. Я пробовал представить, что в тот день случилось в банке. Не так давно Илдико опустошила мой счет, воспользовавшись моей карточкой — возможно, у нее это уже вошло в привычку. Но неужели же все ради этого? Когда мы встретились впервые в Будапеште, собиралась ли она тогда уже надуть великого философа, добраться до его счетов в Лозанне, выбрать все его деньги в банках? Мне казалось, ей действительно нравится со мной путешествовать, однако же когда дошло до дела, даже я был вынужден признать, что крупный тайный счет в твердовалютном банке привлекал ее гораздо больше. Как издатель Криминале, она знала его иностранные счета, возможно, некоторые из них и открывала. Или, может, бегство его сюда из Бароло навело ее на мысль, что настало время прекратить нести потери и забрать свою долю. Так или иначе, я не слишком сомневался в том, что Илдико сейчас в каком-нибудь далеком безопасном месте вовсю ловит кайф от шоппинга.

Но если в самом деле так, то эти деньги были грязными, и мне не следовало их вообще держать в руках. Сколько их там, какова их ценность? Я спустился в вестибюль и через голову суровой девы заглянул в таблицу с надписью «Обмен», висевшую на стене. Затем пошел в кафе, что на террасе, и проверил снова содержимое бумажника. Там было сорок с лишним тысяч фунтов, куча денег — столько не смогла бы Илдико добыть со всех моих счетов даже при наивысшей ставке. Я огляделся, снова посмотрел на деньги. Там лежало множество банкнот — бумаги, которая была гораздо больше, чем просто бумагой, — и среди них записка от Илдико. Тексты и на этой, и на тех бумагах, понимал я, равно трудно допросить, расшифровать, деконструировать. Оба можно прочитать двумя совсем различными манерами. Быть может, оба они — выражения любви, акты нежности и проявления щедрости гораздо большей, чем когда-либо мне удавалось проявить по отношению к ней. А может, то дары совсем иного рода. От меня, возможно, откупаются, приглашая в тот же мир, в котором — начинал я думать — Криминале жил годами? Может, смысл всего этого в том, что мне надо привенгериться — молчать, не задавать больше вопросов, взять свою поживу да и укатить домой?

Так чтó мне — я напомню, славному открытому парнишке — делать с этой сомнительной, может быть, отравленной чашей? Сидя на террасе, где мы накануне вечером сидели с Илдико, я обнаружил, что решить на удивление непросто. Само собой, можно пройти по набережной несколько шагов до «Мовенпика» и заглянуть к Козиме Брукнер, как будто бы доступной днем и ночью. Но это означало бы предать Илдико Хази, чего я делать вовсе не хотел. А можно пройти по той же набережной в противоположном направлении до отеля «Бо риваж палас» и протянуть все эти деньги Криминале, вероятно, их законному владельцу. Только был ли Басло таковым? С чего бы Козима тогда рвалась исследовать его счета? Чем больше думал я, тем лучше понимал, что почти во всем был слеп. Пока я потихоньку искал Басло Криминале, велись гораздо более серьезные, страшные поиски — в том числе и под самым моим носом. Как было сказано в зажатой у меня в руке записке, Басло и Илдико намного интереснее, их жизни — куда более затейливы, таинственны и, без сомнения, обманчивы, нежели я в своей наивности мог вообразить.

Позднее в тот же вечер я впервые побывал в «Бо риваж паласе» и познакомился с его великолепием. Я посетил залитый светом пивной бар на первом этаже, где явно собиралась золотая молодежь Лозанны, как можно было сразу же понять по выстроившимся снаружи экзотическим машинам. Внутри красивый молодняк болтал, смеялся, лапался и целовался — по суровым здешним меркам это, без сомнения, считалось высшей степенью веселья и развязности. Я взял кружку пива, и еще одну, еще... А почему бы нет? В кои веки я не был на мели и мог легко это себе позволить. В действительности я не представлял, что делать дальше. Но посидев и выпив кружку — или несколько, — поднялся и прошел в центральный вестибюль. Мимо плыли шейхи в белых балахонах; за конторкой горделиво высился портье во фраке. Представившись самим собой — британским журналистом, я поведал ему, что проделал долгий путь в надежде взять интервью у профессора Басло Криминале, каковой, насколько мне известно, проживает в их отеле.

Оглядев меня, портье изрек «Момент, месье» — и распахнул увесистую регистрационную книгу. За его спиной на стене висела здоровенная таблица, озаглавленная «Курс обмена»; я просмотрел ее и вновь прикинул, сколько у меня в бумажнике. Больше сорока тысяч фунтов; впервые с полным, наиполнейшим правом я мог стать гостем «Бо риваж паласа». «Профессор Криминале и мадам, уи?» — сказал, взглянув на меня, портье. «На самом деле если нет его, не страшно», — буркнул я. «Нет, месье, боюсь, что вы совсем немного опоздали, — ответствовал портье, — они днем съехали из своего пентхауса. Похоже, что-то непредвиденное».

 «Правда? — сказал я. — Какое разочарование для моего редактора». «Кель домаж, месье», — посочувствовал портье. «Конечно, вы не знаете, куда они отправились?» — спросил я, разверзая свой бумажник. Зыркнув внутрь, портье сказал: «Я полагаю, в Индию. Я думаю, месье, вы там их где-нибудь найдете». «Благодарю», — ответил я и протянул ему банкноту. «Вы, месье, сама любезность», — отреагировал портье; я, очевидно, был необычайно щедр. «Ну что вы», — бросил я и, выйдя из отеля, пошел на набережную.

Ну вот, подумал я, облокотившись о перила и оглядывая черную громаду озера, — исчезли все они: Илдико Хази, смазливая мисс Белли, загадочный, обескураживающий Басло Криминале. Мне подумалось: а вдруг они все вместе... нет, это абсурд какой-то, совершеннейшая ахинея. Было ясно только одно: след потерян. Хоть в бумажнике моем и сорок тысяч фунтов, но преследованию Басло Криминале наступил конец. Я задавал не те вопросы. Я нашел невнятное решение, точнее, не нашел его вообще. Жизнь, женщины, друзья, враги, сюжет и замысел — все было лишено как формы, так и смысла. Я был сбит с толку, выбит из колеи, разбит, убит и не имел понятия, что делать дальше. Оставалось лишь одно: податься к Брукнер. Может быть, она все объяснит. Но в то же время я лишаюсь своего бумажника... Потом я вспомнил о персоне, к которой, как предполагалось, я всегда должен был обращаться в случае чего, из-за которой я в конечном счете и попал сюда. Вернувшись в вестибюль отеля «Бо риваж палас», я отыскал там телефон и позвонил Дельфийскому оракулу в Вену.

На этот раз Лавиния была на месте. В глубине звучала оперная музыка, звякали стаканы и болтали по-немецки. Я заговорил, она меня оборвала. «Боюсь, что дело дрянь, лапуська Фрэнсис, — сообщила она, — пробовала дозвониться тебе в Бароло, но там вообще твое существование отрицали». «Естественно, — сказал я, — после Бароло уж сколько прошло, теперь я здесь, в Лозанне». «С тобой чертовски трудно связь держать, — ответила Лавиния, — даже когда я трезвая». «Так что за новости?» — спросил я. «Экая досада, Фрэнсис, — бухнула Лавиния, — все накрылось». «Ты про что это?» — не понял я. «Про нашу передачу, — молвила Лавиния, — капут, финито. Больше мы ее не делаем». «Не хочешь ли ты мне сказать, что этот чертов Кодичил...» — проговорил я. «Он здесь ни при чем, — ответила Лавиния. — Он, кстати, по словам миляги Франца-Йозефа, вернулся в Вену в совершенной ярости. Я верно говорю, Франц-Йозеф, лапка?» Издали доносилась болтовня. Я заорал: «Не Кодичил, так кто же?»

«Эльдорадо телевижн», вот кто, — изрекла Лавиния, — они похерили все до одной программы по искусству. Видно, им обрыдли все эти Мыслители Эпохи Гласности». «Не может быть, Лавиния, — сказал я. — Ведь история Криминале — просто потрясающая. Там и начальники госбезопасности, и непонятные счета в швейцарских банках — все что хочешь». «Что бы ты ни говорил, лапуля Фрэнсис, — изрекла Лавиния, — все, к сожалению, бесполезно. Философия — вещь слишком дорогая, а «Эльдорадо» собралось обзаводиться новой техникой, поэтому они хотят заняться исследованием чудесных свойств дешевого телевидения». «Каких еще чудесных свойств?» «Ну, первое чудо будет, ежели вообще отыщется такой дурак, который станет все это смотреть, — ответила Лавиния. — Да, как ни жаль, лапуля, все меняется». «Целая эпоха кончилась», — сказал я. «Именно, — ответила Лавиния. — Стало быть, ты свое дело сделал. Дотащись до ближнего аэропорта и купи себе билет обратно в Лондон. Из разведочного фонда денег больше не проси, они все вышли. Ухнули будто в дыру какую в Вене. Бог весть как, сама не понимаю, ты же знаешь, до чего я бережлива».