Спас на крови - Юрий Гайдук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Одевайся! С нами поедешь.
Угрюмо кивнув и мысленно простившись с домом, Лука натянул на ноги стоптанные сапоги, сунул руки в пиджачишко и, перекрестившись на обобранный чекистами угол, первым вышел на крыльцо. Следом за ним с наганом в руке шел рыжий.
За покосившейся изгородью, на прибитой пылью дороге уже выстроилось полсела сочувствующих, и когда он, подталкиваемый в спину револьвером, уже садился в машину, кто-то из сердобольных соседок произнес со слезой в голосе:
— Да куда ж парня-то? Он-то чего вам плохого сделал? — На что блондин промолчал, и только рыжий вставил свое веское слово:
— Там разберутся!..
Где это «Там!», Луке никто не прояснил, и только когда подъезжали к Москве, сидевший на переднем сиденье блондин повернулся к Луке и негромко, но довольно внушительно произнес:
— Сейчас с тобой будет говорить товарищ Ягода. И умоляю, умоляю тебя об одном — десять раз подумай, прежде чем ляпнуть лишнее словцо. Уразумел?
— Да.
— Вот и хорошо. — Помолчал немного, всматриваясь в ухабистую дорогу, и негромко спросил, повернувшись лицом к Луке: — Надеюсь, тебе не потребуется разъяснять, кто такой товарищ Ягода?
Окончательно сбитый с толку и уже ничего не понимающий, Лука на всякий случай утвердительно кивнул головой. В его родной деревне Удино, как и по всей стране, шло становление колхозного строя, кулаки, их подпевалы и прижимистые середнячки эшелонами отправлялись туда, где до этого даже Макар телят не пас, так что, кто таков товарищ Ягода, в России знали все — от сопливого пацана до немощного старца.
Всё, что происходило с ним дальше, Лука Ушаков воспринимал как небылицу, как рождественскую сказку, где в роли доброй феи выступал сам товарищ Сталин, а его столь же добрым сказочным помощником был никто иной, как главный чекист страны товарищ Ягода. Правда, в самом конце этой сказочки Луку предупредили, что если он, босота и сын врага народа, где-нибудь, когда-нибудь, кому-нибудь протрепится о том, что случилось с ним весной тридцать первого года, быть ему расстрелянным без суда и следствия, как того требуют интересы рабоче-крестьянского государства.
Заместитель председателя ОГПУ, коим на ту пору являлся Генрих Григорьевич Ягода, показался Луке не таким уж и страшным, как о нем болтали прихожане в церкви. Увидев перед собой скелет молодого богомаза, он приказал накормить его «от пуза», после чего осоловевшего от сытной еды Луку привели в божеский вид. Сменили развалившиеся опорки с истлевшей полотняной рубахой на новые сапоги да штаны с рубашкой-косовороткой и такой же новенький пиджак. Его подстригли, помыли под душем, и лично Ягода доставил Луку на черной машине в Кремль.
Что он тогда почувствовал, увидев перед собой живое лицо земного бога, Лука Ушаков так и не смог описать, единственное, что ему врезалось в память, так это то, как Сталин пыхнул своей знаменитой трубкой, отчего в кабинете завис благоуханный табачный дым, и показал все той же трубкой на иконы, разложенные на огромном столе.
— Сам писал?
Он так и сказал — «писал», а не «рисовал» или «малевал», чем сразу же завоевал доверие Луки.
Не зная, что говорить, и в то же время припоминая наставления того блондина-чекиста, который советовал ему семь раз подумать, прежде чем один раз ответить, он все-таки вынужден был утвердительно кивнуть головой.
— Сам.
— А кто учил?
В интонации Сталина не было даже малейшего намека на какую-то враждебность, к тому же душу грела жирная, сытная еда с горячим сладким чаем, и Лука, все больше и больше проникаясь доверием к хозяину Кремля, решил сразу же признаться во всем.
— Отец с дедом учили. Где подправляли, где подсказывали. Да еще книги по иконописи помогли, их у нас много в доме было. А в общем-то, сам дошел.
— Что, действительно сам? — удивился Сталин, и Луке даже показалось на тот момент, что он с уважением посмотрел на него.
— Сам, — уже более уверенно подтвердил Лука.
Пыхнув трубкой и недоверчиво покосившись на молодого иконописца, Сталин остановился взглядом на иконе Божией Матери «Кикская». Прищурился, видимо припоминая что-то.
Значит, говоришь «сам»? Но ведь это же Симон Ушаков!
Пораженный Лука поверить не мог, чтобы САМ ТОВАРИЩ СТАЛИН так разбирался в иконах.
— Ушаков, — пробормотал он, — но эту Богоматерь писал я.
Судя по молчаливой реакции Сталина, он верил и не верил заверениям тощего как обглоданный мосол, иконописца. Перевел взгляд на молчавшего до этой поры человека, в глазах которого не было напряженной жестокости Ягоды и в то же время светилось откровенное любопытство.
— Ну, а товарищ Молотов что скажет?
— Не знаю, — честно признался Молотов. — Здесь специалист нужен, а я, к великому сожалению…
И он развел руками, как бы каясь в том, что недостаточно образован.
Держа трубку перед лицом, Сталин повернулся к Луке, ноги которого стали вдруг словно ватные, и с каким-то особым прищуром в глазах прошелся по его лицу, покрывшемуся мелкой испариной.
— Хорошо, — как бы советуясь сам с собой, произнес Сталин, — допустим, это письмо твоих рук дело, малевать ты научился. Но как же доски и холст? Ведь им не иначе как лет по триста будет.
— Доски-то? — пожал плечами Лука. — Так этому приему меня еще отец научил, а он от деда ума-разума набирался. Доски — это проще пареной репы, лишь бы мясцо в доме было, с костями, само собой.
— Чего-чего? — прищурился на него Сталин, в очередной раз пыхнув трубкой. — Мясцо, говоришь? А ну-ка, объясни!
— Так очень все просто, — оживился несколько осмелевший Лука. — Варим крепкий мясной бульон, остужаем до нужной температуры и опускаем в него заготовленную досточку. Сутки морим — и доска готова. Как дед мой говаривал, состарилась.
— А холст? — вскинулся Молотов. Его-то в каком бульоне старить?
— А зачем на него бульон-то переводить, когда из него и супец сварить можно? — удивился Лука.
— Ну, а?..
— Всё очень просто, — окончательно осмелел Лука, заметив, как в прищуренных глазах Сталина заиграли веселые бесенята. — Берем обветшалую иконку, которую уже и выбросить не жалко, снимаем с нее холст и наклеиваем на морёную доску. Теперь по нему можно уже и темперой писать.
— Молодец! — пыхнув трубкой, похвалил Сталин. И тут же: — Одного Ушакова пишешь или еще кого-нибудь?
— Зачем же одного Ушакова? — обиделся Лука. — Я и Владимирское письмо, и Новгородское, и Московскую школу доподлинно изучил.
— И тоже на досках из мясного бульона? — хмыкнул в