Я – инопланетянин - Михаил Ахманов

– Определенно неинтересен, Бонг АйялиЯта Зи. Оно волнует меня не больше, чем прошлогодний снег.

Безносое лицо Бонга сморщилось, клювообразные челюсти недоуменно раскрылись.

– Осадки прошлого сезонного периода? Твои эмоции к ним не стремятся? Не шагают? Не летят? Что это есть значит?

– Ничего особенного. Сравнение, украшающее речь. Оно подчеркивает отсутствие заинтересованности.

– Почему? Облака-Повелители явятся сюда и что-то изготовят. Что-то решат, сделают, прикажут. Одно: ты должен покинуть эту планету. Второе: ты должен остаться. Третье: что-то в этом мире необходимо совершить. Четвертое: мир подлежит уничтожению. Пятое: они желают разговаривать с нами, талгами. Шестое…

– …они вышвырнут вас вон, – продолжил я.

Все предположения Бонга носили провокационный характер, являясь попыткой выудить из меня информацию. Что-нибудь о Старейших, что-нибудь обо мне или же о тех, кем я послан на Землю… Вдруг проговорюсь? Я и проговорился.

Физиономия моего собеседника позеленела.

– Зачем Облакам нас швырять? Мы не нарушаем Равновесия, мы ждем. С терпением и достоинством. Разве не так? Пройдет должный период времени, и планета неизменно становится нашей.

– Ты в этом уверен?

– Да, Наблюдатель. В этом мире живут существа невысокие… нет, я не так произнес: другое понятие – низкие, презренные! – Маска задумчивости легла на его лицо. – Те, кто не озабочен жизнью своей расы и сохранением биоценоза, презренны! Должны рассыпаться и уступить свое место другим. Другие будут тщательны.

Увы! В этом нашем старом споре крыть мне было нечем. Кроме одного – и я, ткнув себя пальцем в грудь, недовольно проворчал:

– Ты оскорбляешь меня, Бонг! Не забудь, я тоже из этих презренных существ!

Бонг скривился от столь беспардонного усечения его имени. Жуткая гримаса! Сейчас он был похож на попугая с треугольными глазками, которому вместо орехов подсунули козий помет. Однако проглотил обиду и буркнул:

– Нет! Ты, Наблюдатель Асенарри, не есть создание отсюда. Твоя идентификация – твой разум, а к этому миру относится только твой объем, оболочка для жительства разума. Ты ближе кталгам, чем к низким. Ты союзничать с талгами в возбуждении… нет, в возмущении! Разве не так? – Он с торжеством уставился на меня. – Произнеси, ты доволен тем, что здесь наблюдаешь? Тем, что видишь и слышишь? Произнеси! Доволен?

– Не слишком, – признался я. – Однако цыплят по осени считают. Напомню, Бонг Айяли Ята Зи, что когда-то вы были такими же низкими и презренными, а может, еще хуже. Но вы получили возможность сделаться теми, кто вы есть, и было бы несправедливо отказывать другим в подобном шансе.

– Мы не были такими! Никогда в прошлой бесконечности! Мы понимающие, что сила в единственности… нет, в единстве, и мы никогда не разделялись!

Он был уверен в этом, как в шарообразности Земли, что придавало беседе определенный интерес. До сих пор Бонг не высказывался о землянах с таким пренебрежением и не пытался возвеличить свою расу. Может быть, и в самом деле опасается, что Облака-Повелители вышвырнут их отсюда? Что до его убеждений в сплоченности талгов, то в исторической ретроспективе она была такой же призрачной, как в римском государстве во времена Юлиана Отступника[73]. Наблюдатели с талгских миров сообщали о любопытном нюансе их внутренней политики: история древних времен не то что была под запретом, но, вероятно, ее фальсифицировали с начала и до конца. В результате талги пребывали в заблуждении, что их социум во все эпохи являлся единым и нераздельным организмом.

Я вздохнул с печалью и произнес:

– Ну, раз ты так считаешь… Тебе виднее, Бонг Айяли Ята Зи. Может, вернемся к нашим орехам?

Он снова приоткрыл свой клювообразный рот.

– К чему, Наблюдатель? Разве я произносил о плодах дерева, которое…

– Нет, ты произносил насчет Облаков. Так что тебя интересует?

– Зачем они стали одним Облаком? Зачем идут сюда? Зачем…

Он засыпал меня вопросами, но я не знал на них ответов. Бывает, что облака сливаются, пассивно дрейфуя год или столетие под действием звездного ветра, – Старейшие соединяют свои разумы, решая задачу, которая не под силу одному из них. Какую? Это я представлял довольно смутно, как всякий человек на моем месте, любое существо, не сбросившее тягот плоти. Возможно, проблема касалась Великой Тайны Бытия? На Уренире знают, что Старейшие общаются с вселенской ноосферой – или, если угодно, с Вселенским Духом; но в чем смысл и цель подобного общения? Мои наставники утверждали, будто Старейшие исследуют разумность этого конгломерата, но не пришли к единому мнению за много миллионов лет. Что ж, есть и для них нелегкие задачи… И это приятно; будет чем заняться, когда я сделаюсь Старейшим.

Бонг бормотал свои вопросы, пока я не пошевелился в кресле, раздраженный этим бесконечным камнепадом. Он смолк и уставился на меня. Его горизонтальные зрачки мерцали, как маленькие розовые лампы.

– Успокойся, Бонг Айяли Ята Зи. Облакам нет дела до вас, если не нарушены законы Равновесия. Сидите в своем корабле и ждите хоть целую вечность. Вынюхивайте, подслушивайте, подглядывайте… Но никаких активных действий! Ни провокаций, ни контактов, ни – упаси вас Вселенский Дух – жестокости!

– Жестокость… – проскрежетал Бонг. – Термин из этого мира… Что есть жестокость? Не понимаю… Понимаю – целесообразность.

– Жестокость – то, что вы сотворили на Диниле. Жестокость – убийство и разрушение. Жестоко подталкивать слепца к обрыву, копать могилу для еще живых и вкладывать нож в руки ребенка.

Зрачки моего собеседника потускнели.

– Мы помним о Диниле, – буркнул Бонг. – Помним о мощи Облака-Повелителя, изгнавшего нас… Но разве он не разрушил?

– Он не убил вас, ведь так? И он не разрушил ничего, что пригодилось бы живым динильцам. Он лишь сровнял могильный холм над их трупами, чтобы тела не осквернили.

– Он… – начал Бонг, и в этот момент явилась Ольга. Потрясенный вздох, шелест платья, стук каблучков у двери… Физиономия талга исчезла, растаяла, какпризрак с первым криком петухов, а я сидел в оцепенении, еще не понимая, что случилось. Потом вскочил, бросился к лестнице, спустился, окунувшись в серый зимний день… Tempus fugit. Время побежало.

Бежало оно с изрядной резвостью, особенно в местах, где мне случилось пребывать. Тут оно просто неслось огромными прыжками, и я, желая остаться в гуще событий, отбросил идею переселения куда-нибудь за океан и окончательного воплощения в Ники Купера. Здесь, в России, было интересней; эта страна влияла на мировые события в силу своей огромности, неистощимости ресурсов и человеческого потенциала, мнимой бедности и скрытого, но, безусловно, существующего богатства – своих земель, заводов, городов и миллионов специалистов в какой угодно сфере. Космос, атомная энергетика, химия взрывчатых веществ, все разновидности инженерии, генетика, микробиология, металлургия, военная промышленность… Танки здесь умели делать лучше тракторов, а боевые импланты – лучше обуви, что было, с одной стороны, печально, зато с другой – кружило мир вокруг России. Но главным был, разумеется, геополитический фактор, то уникальное положение, которое выпало этой стране, соединявшей Запад с Востоком, Север с Югом, Европу с Азией, а если вспомнить о дороге через полюс, то и Америку с Индией. Мост, узловая точка, гигантский плацдарм, имевший выход к двум планетарным океанам и без труда способный приобщиться к двум другим…

Неудивительно, что в этом месте и в его окрестностях время поспешало, и целые эпохи проходили в течение считанных лет. Двадцатый век кончался, и наступивший двадцать первый явил чудесные метаморфозы распада и соединения; раны мира отверзлись, истекли кровавыми потоками, закрылись и открылись вновь. Империя распалась, пожертвовав окраинными землями, но ее ядро было по-прежнему крепким и цельным. Центральный комитет сменила Дума, однопартийный диктат – анархия стихийной демократии, властительных генсеков – президенты: первый, второй, третий, четвертый… В окраинных землях на западе и юге происходили чудеса: бывшие апологеты коммунизма представали миру то в венце султана или хана, то с жезлом фюрера или тирана, которого именовали «батькой»; где-то велись разговоры о наследственном президентстве и монархической республике, где-то на выборы являлись тридцать тысяч из двадцати пяти, где-то искали лидеров за рубежом – потомков эмигрантов, забывших свой родной язык, но обещавших поделиться капиталами. Повсюду расплодились мириады чиновников, губернских, городских, региональных и центральных; с неистощимой энергией они разоряли музеи, распродавали архивы и выселяли из прежних обителей библиотеки, театры и детские дома. Хранители закона торговали им оптом и в розницу, вчерашние элитные бойцы вливались в криминальные структуры, а олигархи давали интервью, учили демократии, но избегали ответа на вопрос: как нажили они первый миллион? Крали всё: девушек и танкеры, древесину и рыбу, мозги и алмазы, металлолом и нефть, картины и даже двери электричек. Думаю, если бы в России были пирамиды, украли бы и их.