Золотой характер - Виктор Ефимович Ардов

И все-таки горе с этим Трофимом! Кабы не он, кто б еще Челомбитьке докучал? Начальство хвалит: самый миллионеристый миллионер в районе, да и в крае вряд ли кто с ним доходом померяется. Колхозники? Что ж, и колхозникам вроде совестно обижаться: никто в районе щедрей нас не платит на трудодни. Нет же, срамит его Трофим на каждом шагу! Только задумает Антон покрасоваться перед начальством — Трофим тут как тут! Затеяли они с Трофимом образцово-показательный лагерь на свиноферме. По дешевке, с расчетцем сделали, но и с шиком! Водопровод подтянули, поставили душ, — лежат наши свинюшки, нежатся, а вода на них сверху льется. Культура? Звонит Антон в край, докладывает начальству, вызывает фотографов, Лиходеду наказывает: «Ты встретишь гостей, а я буду в лагере вас дожидаться». Дождался! Лиходед вроде бы маршрут попутал — попали гости в самую дальнюю, забытую богом бригаду. А там у нас не табор, а курятник, трактористы по неделям не умываются, а по нужде в подсолнухи командируются — нет отхожего места. Ахнуло начальство и на свинячий душ не захотело глядеть!

Антон чуть не плакал потом. «Да что ж ты, говорит, изгиляешься надо мной, Трофим Иванович? За что срамишь?» — «Не задавайся! Свинячий душ устроил — так ты его начальству показываешь, а то, что в станице бани для людей нет, про то начальство не должно знать?» — «То дело казенное, — отбивается Челомбитько. — Нехай баню строит район!» — «Да люди-то наши!» — «Так, может, нам и школу строить?» — «А почему же нет? Как сгорела школа в войну, так и стоит скелет скелетом, а ребятишки в другую школу в две смены бегают, а хуторские мальцы и вовсе без школы — в станице учатся, а живут по родичам, кормятся всухомятку, нет общежития. А еще называемся — передовой колхоз!» — «Правильно называемся! — доказывает Челомбитько. — Доход высокий, трудодень богатый».

Так разве Трофиму докажешь? Подговорил коммунистов, собрали собрание, и вот тебе Антон, сердяга, строит и школу, и общежитие, и баню, и табор в той самой бригаде, куда Трофим гостей возил… Кривится, сердится, ругается на чем свет, а строит!

Степан Терентьевич примолк, долго сидел потупившись, потом спросил усмехнувшись:

— Что, браток, чудные у нас дела? Оно никто не верит… Челомбитько-то — он вовсе не мягкого характера. Высо-окие начальники брались над ним командовать — отшивал в два удара. А с Лиходедом — осечка за осечкой… — Он закурил, изогнул папиросу так, как это делают с «козьими ножками», и «продолжал: — Тут у них, видишь, давняя спайка. Думаю, с нее пошло. Тридцать второй год, помнишь, какой был у нас на Кубани? Недородный, сердитый… Мы-то заготовки выполнили, еще и на трудодни хлеб оставили, а район и край провалились, и вот тебе налетает уполномоченный, дает команду: «Вывозите все, до зерна!» — «Ладно, — говорит Антон, — вывезу!» А сам уполномоченного проводил — и к амбарам! Роздал весь хлеб и в закромах велел подмести. Ну, на утречко его, понятная вещь, на бюро, с бюро под арест — суд, приговор… Мы видим — невинно осудили человека. А что попишешь? Обстановка! Район накален. «А! — скажут. — Саботажника обороняешь?» И тебе же наведут решетку. А Трофим, надо правду сказать, не из пугливых. Кинулся в район — там не добился, на поезд — и к Калинину. Выручил Антона! С того случая, полагаю, и пасует Антон перед Лиходедом.

А я бы не пасовал! Мало ли, что его Трофим выручил! Да он и меня спасал… В сорок втором году, при отступлении, как настигли нас самолеты да как шарахнули бомбами — я копырнулся без памяти. Лиходед меня, контуженного, до самой Кубани нес. Кабы не он, была б Степану Кравцу вечная память. Ну, а что же из того следует? Благодарен я ему по гроб жизни, и чарочку я ему всегда, пожалуй, налью за спасение души. Но чтоб подчиняться? Да ему подчинись — он тебя и командирует к коммунизму походным порядком, с полной выкладкой, и перекурить не даст!

Был коммунар — таким и сохраняется, хоть ты его под стекло клади! Когда коммуны на артельный устав переходили, знаешь, как он расстроился! В Москву ездил, добивался: «Оставьте хоть десяток коммун для пробы». А вернулся — усадьбы не взял. Жинка-то у него под пару — из делегаток. Волосы седые, а она знай их в кружок стрижет и красным платком повязывается. Так и прожили без усадьбы. Из принципа! И на людей так смотрят. Это им нож острый, если коммунист насчет своего хозяйства нажимает. Лишнюю свинью купишь либо яблоки двинешь на дальний рынок — уже Лиходед косится: как, мол, Степан, не заплываешь салом? Устаревшие люди!

Этой весной поехал я в Ростов за резиной. И он пристроился — вроде бы по своим делам. Ну, думаю, веселей будет — компания есть. Повеселился! Начисто он мне расстроил свадьбу. Только я пристроюсь до клиента с резиной, а Лиходед к нему приступается: «Где взял покрышки? У кого украл?». Распугал мою клиентуру, а одного нашего знакомца в милицию отвел. «Погоди, говорю, Трофим Иванович, я же функцию свою не исполню». — «А ты, — пытает, — Ленина читал?» — «Та при чем тут чтение? То ж, как бы сказать, теория, а нам же практически надо достать резину — машины стоят». — «Нет, все-таки? Читал?» — «Не читал, говорю, Трофим Иванович, а изучал. Пять лет в кружок ходил, учили про «друзей народа». — «Оно, говорит, и видно, что на «друзьях» пошабашили». Всю дорогу он мне мораль читал, а дома Челомбитько добавил: не заплатил суточных! «Знай, говорит, «друг народа», кого в попутчики брать!..»

Но то пустое — суточные… Сам-то Челомбитько тыщами пострадал — вот кого жаль!

ЗИЛ приглянулся нам прошлым летом, и загорелась у Антона душа! Бывает же: мужик самостоятельный, хозяин, а дай ему цацку! Но почему же и не дать, скажи пожалуйста? Что для нас, миллионеров, сорок тысяч? Или он не заслужил? Да ты б поглядел, как он служит! Сам Лиходед — да-да, Лиходед! — знаешь, как его перед районом расписывал? Случилось тут у нас поветрие — ставить председателями одних дипломных агрономов. Антона и хотели потеснить. Как тут Лиходед взвился! Ишь, мол, что задумали — такими людьми бросаться! Райкомовцы ушам и глазам не верят: «Да ты ли это говоришь, товарищ Лиходед? Ты же Челомбитьку напропалую ругал». — «А то наше внутреннее дело!» — «Да он же загибает!» — «А вы хотели, чтоб в колхозах одни чистые ангелы служили? Чтоб ангелы, да еще одной масти, с одной колодки? Да у всякого-то человека свой нрав! На