UZ-Worga - Renash

Ио выключила обзорный дисплей. Гравикомпенсаторы каюты работали хорошо: даже за секунду до взрыва она вряд ли почувствует приближение гибели. Было что-то глупое в этой жертвенности: не взять своего корабля, стать, по сути, пассажиром на борту линкора.

Ио боготворила Ру. Знала его лучше, чем саму себя, ловила каждое слово, слушала каждый вдох. Могла быть несерьёзной, своенравной, непослушной, но то была игра. И просто затем, чтобы стать полезной ему, ни секунды времени она не теряла понапрасну. Её коммуникатор давно стал продолжением руки: если только офицер пиратского флота не была занята в очередной афере, она училась, искала и разрабатывала новые планы и тактики, исследовала экономическую статистику и политические сводки; мыслила. Наверное, мало у кого ещё во всём пиратском флоте... теперь уже бывшем - да чего там! - мало кто из капсулиров вообще посвящал мышлению такую огромную часть жизни. Ио была по-настоящему мудрой - или стала такой ради своего командира.

И она знала, что шансов очень мало. Варгур должен уцелеть - или Ру окажется окончательно заперт в окрестности станции, на которой хранится его резервный клон. И это если предположить, что империи не станут давить на медслужбу. А они ведь станут, и наверняка.

То есть эта жизнь - последняя. Ио давно всё обдумала: говорят, в космосе умираешь быстро. А ещё она верила в командира. И продолжала читать, и рассуждать, и планировать.

Каюту слегка тряхнуло.

Нави проходила очередной комплекс процедур в военном госпитале паальской станции флота Калдари. Или, сказать точнее, её проводили через этот комплекс.

Был он сложен и состоял из многих этапов. Для начала во все крупные сосуды девушки были введены инъекционные иглы. В кровь вошли контрольные наниты: микроскопические сканеры-анализаторы, изучающие сосудистые стенки в поисках бляшек и повреждённых участков. Организм Нави всё ещё был крайне неустойчив, часть тканей плохо реагировала на медикаменты и погибала, несмотря на внимательный уход. Эти участки, если были не слишком велики, расчищались умными микромашинами. Ещё одна инъекция впрыскивала в кровь наниты-носители, доставляющие клеточное сырьё в повреждённую зону. Благодаря оперативности подобного вмешательства удавалось избежать множественных внутренних кровотечений. Если же травма стенки сосуда была более серьёзной, проводилась мини-операция: вся необходимая хирургическая техника проникала внутрь сосуда через проколы не шире инъекционной иглы. Омертвевшие ткани тут же, на месте, разбирались нанитами. Позже их отфильтрует печень.

На втором этапе аналогичному осмотру подвергались внутренние системы. Длился он дольше первого, поскольку прямое хирургическое воздействие на повреждённый орган могло повлечь за собой длительный и проблемный постоперационный период. Однако сердце, лёгкие, печень, почки и пищеварительный тракт Нави были клонированы и заменены ещё на ранних этапах восстановления. По сути, от её первого, настоящего тела осталось не так уж и много. Но эти последние его фрагменты полагали себя мёртвыми, не собирались выживать и разрушительно воздействовали на новые, молодые клетки.

Итак, травмы внутренних органов, приобретённые в агрессивной среде искусственно задержанного на этом свете тела, восстанавливались также нанотехникой. Завершив свою работу, наниты проходили последний обзорный виток по системе кровообращения и саморазрушались. А восстановительные процедуры над телом юной танцовщицы переходили к третьему этапу.

Гормональный контроль. Мозг Нави не справлялся с поддержанием должного уровня дофамина, эстрогена, адреналина и вороха прочих, ничуть не менее важных для жизни соединений. Надпочечники, если бы только их сошедшую с ума работу не контролировали хирургические ингибиторы, спалили бы тело девушку в пламени гормональной лихорадки.

Конечно, есть статистика нормальной выработки нейромедиаторов. По медицинским базам данных можно отследить средние показатели пола, возрастной группы и даже расы. Но вот статистики безопасных показателей для пациентов в искусственной коме, да ещё и с расстроенной работой ЦНС – нет, её не было. Специалист, возглавивший работу над делом Нави, просиживал многие бессонные ночи, наблюдая биохимическую картину её крови. Загадка, разгадав которую, можно было бы спасти эту юную особу, наверняка скрывалась где-то здесь. Но, даже если это было и так, большее, чего могла добиться врачебная группа, это удержать свою пациентку в шатком равновесии.

Четвёртым и наиважнейшим этапом каждодневных процедур была нейронная реконструкция. Здесь как ведущий специалист, так и вся его группа, которая включала в себя нескольких опытных нейрохирургов, признавала собственную слабость. Можно восстановить кровообращение в мозгу, извлечь из него опухоль или аневризму, поместить стимулирующий имплантант, который избавит больного от врожденного порока мозга. Можно сделать очень многое – но только не заставить работать умирающие клетки. Механизм апоптоза, «естественной» гибели клеток, подразумевал вымывание из тканей ионов калия. Искусственное их насыщение этим реагентом позволяло замедлять процесс, но каждый такой цикл насыщения был чудовищно сложен. С тем, чтобы выиграть три-четыре часа на исследования и экспериментальные процедуры, врачебная группа должна была каждый день посвящать кропотливым профилактическим работам никак не меньше времени. А в остальные часы девушка пребывала в покое. Каким бы изувеченным ни был её метаболизм, без отдыха она бы превратилась в живое продолжение хирургической машинерии. А доктора всё же лелеяли надежду поставить её на ноги. Пусть и с каждым днём – всё более несбыточную.

Глубоко запавшие глаза, всклокоченные волосы, въевшаяся в лицо, как морская соль, необоримая усталость. Пожилой доктор, ведущий специалист отдела регенеративной медицины, сидел за диагностическим компьютером.

Не первый час и не первый вечер. Его пациентка, протеже влиятельного капсулира – хотя бывают ли капсулиры не влиятельными?! – девушка расы амарр, двадцати четырёх лет, некая Нави… регистрационные данные не включают в себя вообще ничего должного: ни кредитной истории, ни медицинской карты. Чувство такое, будто правительственного агента с того света выдираешь – их ведомства тоже всё норовят не светить информацией о своих работниках. Вот только даже подвергшихся допросам диверсантов обыкновенно возвращают более живыми.

Нет, сейчас Нави выглядела замечательно. Доктор потёр виски, широко раскрытыми глазами изучая показатели мониторов. Её тело было старательно, почти любовно воссоздано. Кожа – восстановлена после жесточайших ожогов, в шутку именуемых «девяностодевятипроцентными». В шутку – потому что не выживают люди при таких повреждениях. При таких глубоких и обширных – это нонсенс. Статистический парадокс, один случай на миллион. Медицинская роботехника берёт на себя абсолютное большинство больных, а живым врачам достаются только тяжелейшие случаи. Потому с исключениями вроде этого сталкиваешься довольно часто. Но привыкнуть к ним всё равно невозможно. Когда живая тень, человеческий уголёк вдруг начинает шевелиться на операционном столе – тут у кого угодно сдадут нервы. У кого угодно, кроме военных врачей, повидавших всякое.

Но не так страшны были внешние повреждения. Клонирование вообще отбрасывает прочь вопросы воссоздания органов и тканей. Да, это порою сложно и долго. Ещё, например, работа усложняется, если пациента волнует косметический эффект. Капсулиру так и вовсе гораздо проще мигрировать в новое тело. Хотя израненных капсулиров док не припоминал. Максимум – с небольшими травмами. И те, в большинстве своём, узнав, что в целях предосторожности лучше день-два избегать погружения в биогель капсулы, нередко перемещались в клона. День капсулира стоит много дороже, чем медицинские издержки.

Так или иначе, а в том, что он сумеет отыграть партию Творца и воссоздать цветущую красоту своей пациентки, доктор не сомневался. Он подошёл к задаче с азартом подлинного профессионала, испробовав на Нави – ударение на первый слог, странное же имя – ряд экспериментальных и не слишком известных техник. Нанохирургическое сращивание тканей – контроль формирования клеточных спаек на микроуровне. Доктор был обязан не только удалять рубцовые ткани посредством медицинских нанитов, но и картографировать поверхность сращения с тем, чтобы выравнивать лоскутные спайки. Будь Нави даже и офицером флота – всё равно по выходу из клиники на её теле осталась бы еле заметная сетка шрамов. Но девушка была «пациентом №0», клиентом высшего приоритета. И доктор дал себе разойтись, сработал так, что впору было гордиться и писать монограммы. Ещё бы! Воссоздать картину из пепла было бы ничуть не проще.

Но вся его работа, весь кропотливый труд был не больше, чем красивой погребальной песней. Девушка умирала. И благодаря стараниям врача её могли разве что похоронить в открытом гробу. Вся работа группы, все реконструктивные мероприятия – всё пустое.