Лаврентий Берия. Кровавый прагматик - Лев Лурье

И все-таки эта задача очень рискованная. Оказавшись один на один с непредвзятыми свидетелями, подсудимый может неожиданно «предать», рассказать правду, отказаться от своих показаний. Даже в Москве было несколько очевидных проколов. По крайней мере троим подсудимым удалось дать понять, что на самом деле происходит. Так смогли сделать Николай Крестинский, Николай Бухарин и Генрих Ягода… Как мы понимаем из сохранившихся документов, которые нам показали в грузинском архиве МВД, шедший на процесс главным обвиняемым Буду Мдивани оказался твердым орешком.

Богдан Кобулов докладывал Сергею Гоглидзе из внутреннего изолятора НКВД Грузии:

Сегодня 19.12.1936 Буду Мдивани, вызванный мною на допрос, со слезами на глазах стал спрашивать меня: «Где моя жена, где мои сыновья, живы ли они?» На мой утвердительный ответ он заявил: «Мне показалось, что по тюрьме пронесли гроб с телом моей жены».

Мдивани злобно заявил мне: «У вас ничего нет на меня конкретного, вы хотите оправдать перед кем следует мой арест и добиваетесь, чтобы вы составили протокол о не совершенных мною преступлениях и я подписал слепо. У вас такие случаи практикуются. Я знаю со слов Сталина, что вы фабрикуете обвинения. Так было сделано в Москве с Пугачевым, который после вмешательства Ворошилова был оправдан. То же будет и со мной. Вы покраснеете за то, что держите меня невиновного в таких условиях. Хотел писать т. Берии, но не знаю, здесь ли он. Препровождаю письмо на имя т. Сталина».

В письме от 17 декабря 1936 года Буду Мдивани признавал, что «невоздержанный язык, вспыльчивость, раздражительность и слабость характера» повредили ему во многом. Он напомнил Сталину об их почти сорокалетнем знакомстве и недавнем высказывании вождя – дружественном и, конечно, лукавом:

Я никогда не забывал высокой оценки, данной в присутствии ответственных товарищей в Москве (на даче) в моей искренности и честности. В этой оценке я черпал много сил и старался изо всех сил оправдывать ее. Чиста моя совесть и теперь. Беспредельна преданность и любовь моя к партии и руководству, которое я хорошо знаю много десятков лет. Мой прежний троцкизм объясняется непониманием и ошибкою. Не враг я партии. Я слишком высоко ценю доверие, которым я пользовался. Могу ли я поменять его на величайшую гнусность троцкистских убийц?!

Конечно, у сотрудников НКВД имелся богатый опыт проведения допросов с пристрастием. Но до первой половины 1937 года массовые жестокие избиения с разрешения начальства еще не практиковались. Возможно, этим можно объяснить многомесячную стойкость, проявленную самым старым из обвиняемых Буду Мдивани. Впрочем, грузинские чекисты придумали весьма изощренные способы добиваться показаний, не оставляя следов на теле заключенных. Одним из их ноу-хау были так называемые горячие и холодные камеры.

Из показаний следователя Константина Савицкого от 18 августа 1953 года:

Холодный карцер в НКВД Грузии был. Арестованного вталкивали в камеру, которая не отапливалась, окна ее были открыты, на пол подсыпался снег, арестованный в камере не мог ни сидеть, ни лежать. Иногда арестованных помещали в камеру в брюках и рубашке, не исключено, что их раздевали догола и нагими вталкивали в камеру. Эта камера была организована приблизительно в марте 1937 г. по личному указанию Берии, который лично инструктировал Кобулова Богдана и Гоглидзе, как ее надо сделать. Берия говорил: «Поменьше церемоньтесь с арестованными, создайте специальный холодный карцер, насыпьте туда снега, откройте форточку, посадите арестованного и пусть проветрится».

Показания Тамары Сергеевны Тестовой, фельдшера больницы НКВД, от 8 июня 1954 года:

Для истязания арестованных, получения от них так называемых «признательных показаний», во внутренней тюрьме были созданы горячая и холодная камеры. Холодная камера находилась на нижнем этаже. Арестованного голого помещали в эту камеру, на пол набрасывали снегу, и он там находился до тех пор, пока не начинал давать признательных показаний. Камера, как мне кажется, функционировала только в зимнее время. Горячая камера представляла герметически закрытую комнату, кругом по стенам проходили трубы с горячим паром. Арестованного в одежде вталкивали в эту камеру и дверь закрывали. Я помню, что ко мне привели для оказания помощи находившегося в этой камере Буду Мдивани. Он был в полуобморочном состоянии, пульс у него был чрезвычайно слабый. Я вынуждена была с целью поддерживания сердечной деятельности сделать Буду Мдивани укол. Он мне не жаловался, ни о чем со мной не говорил.

Бывший надзиратель Ткачев показывал:

В холодной камере несколько суток содержался старик Буду Мдивани.

Евтихий Сурмаев, бывший надзиратель внутренней тюрьмы НКВД, в 1954 году рассказал на следствии:

В шестиметровых камерах держалось по двенадцать-тринадцать человек заключенных, которые не могли там не только лежать, но и сидя размещались с трудом. Если учесть жару, которая бывает в Тбилиси летом, совершенно ясно, что сколько-нибудь длительное пребывание в такой камере превращалось в пытку. Я помню, что в горячей камере несколько дней находился арестованный Байндуров, работавший, кажется, на железнодорожном транспорте. Его через день-два вызывали на допросы, откуда он возвращался избитым и опять помещался в горячую камеру. Надо заметить, что в этой камере Байндуров содержался абсолютно голым. Байндуров не выдержал этих пыток и в горячей камере скончался. Я сам лично видел его труп в горячей камере. Я хорошо помню, что Байндуров еще до смерти, по-видимому, стесняясь наготы, старался прикрывать руками половые органы. В таком положении он и умер… В горячей камере по нескольку дней находились также арестованные Торошелидзе Малакия и Буду Мдивани. Из числа арестованных, содержавшихся в холодной камере, я помню названного выше Торошелидзе, который в тюрьме сидел долго и побывал как в горячей камере, так и в холодной.

Один из сумевших выжить узников Метехской тюрьмы, подпись которого в архиве КГБ Грузии нам, к сожалению, разобрать не удалось, показал на следствии в 1954 году:

В феврале месяце 1937 года в мою камеру завели Михаила Окуджаву, который был в одном нижнем белье и в носках. Вид у Окуджавы был мертвенно бледный, он весь дрожал, была отнята способность устной речи. Окуджава Михаил сказал: «48 часов меня содержали в холодной камере. Когда завели, сразу меня раздели, сняли обувь и в одном нижнем белье и носках оставили. Причем облили цементный пол водой. Все это делается для того, чтобы я дал признания, что я совместно с Буду Мдивани, профессором Элиавой, Малакией Торошелидзе якобы вел подрывную работу, одновременно состоя в контрреволюционном паритетном центре, который ставит целью свержение советской власти в Грузии. Я дал признание, но знаю, они этим не ограничатся, и знаю, они потребуют назвать людей».