Тирмен - Генри Олди

Хотя на компьютере временами играл в «веселые картинки» — так он именовал «стрелялки», 3D-шутеры.

Однажды, когда на «минус втором» никого не было и Данька подметал с пола стреляные гильзы, собирая их в антикварный оцинкованный совок, неожиданно открылся провал. Без клиента. Сам собой. На лесной просеке пока никто не стрелял — и Данька вдруг решился.

Сейчас узнаем правду!..

Он перебрался через бруствер из мешков с песком, подошел вплотную. Еще шаг — и он окажется в лесу. Шагнет с бетона в вязкую грязь после недавнего дождя, с отпечатками следов протекторов. Сердце отчаянно колотилось. Заветный шаг...

Под ногами был знакомый бетонный пол. Голограмма поблекла, поплыла клочьями тумана... Угасла. Вон стена с пулеуловителями. Хотя что тут улавливать?.. Данька прошел дальше, коснулся стены. Все верно. Правду говорил дядя Петя: туда попасть нельзя. Потому что нет никакого там, а есть бункер «минус второго»: гулкая коробка, гильзы со звоном перекатываются по полу, гора мешков... Одна странность: в стене почти не было выбоин от пуль. Да и в пулеуловителях дырок негусто. А стреляют здесь много. Боевыми.

Однако Данька раздумал тревожить вопросами старого тирмена.

Лучше пусть будет голограмма.

Закрыли тему.

Когда он вернулся к огневому рубежу и оглянулся, в провале снова была лесная просека. Качались тяжелые лапы елей, стряхивая капли влаги, по грязной луже бежала рябь. Минута, две — и все исчезло.

... На стене замигала красная лампочка под матовым колпаком. Противно зажужжал зуммер. Клиенты отстрелялись. Данька поднялся, хлопнул себя по карману, проверяя, на месте ли ключи, и направился к лестнице.

Провал с раскуроченным базаром исчез. О недавней баталии напоминали лишь висевший в воздухе запах пороховой гари, десятки стреляных гильз у огневого рубежа да оружие, аккуратно сложенное на столе: автомат, помповуха, два пистолета и запасные магазины.

— Кто кого? — поинтересовался Данька.

— Ничья! — бодро отозвался Зинченко, расчесывая бороду миниатюрным гребешком. — Он четверых наших положил, — уважительный кивок в сторону министра, — я троих мусоров грохнул. Но наши прорвались!

— За твоими джипы пошли! — с уверенностью заявил министр культуры. — Не уйдут!

— Ну, это еще бабушка надвое...

Данька отпер дверь в дальнем конце бункера. Обычно клиенты входили и уходили через нее — отсюда подземный ход вел в открытый (верней, вечно закрытый) летний театрик, в будку кассира. Дверь самой будки не вызывала у прохожих лишних мыслей. То, что под жестяным листом с дешевой ручкой из пластика таится бронеплита с хитрыми замками, знали немногие.

Между прочим, хоть к тиру, хоть к будке на машине не подъедешь: парк, как ни крути. Приходилось «большим шишкам» топать сюда пешком. «В нужник и цари пешедралом ходят», — любил говаривать дядя Петя. Данька поначалу обижался: «У нас не нужник!» — «Так и они не цари!» — усмехался в усы старый тирмен.

— Вас проводить?

— Спасибо, Данила, не надо, — дружески хлопнул его по плечу Зинченко.

— Замок не забудьте защелкнуть, Борис Григорьевич.

— Не забуду.

Министр порылся по карманам.

— Спасибо, молодой человек. Мы с Борисом Григорьевичем чудесно провели время. Вот моя визитка. Если вдруг что, обращайся без стеснения.

В ладонь лег плотный рифленый прямоугольник. «Теперь хоть фамилию его запомню», — подумал Данька.

Он запер за гостями и направился к оружию. Стволы — в сейфы. А почистить, смазать и убраться здесь можно будет и завтра. Точнее, сегодня вечером. Как-никак полпятого утра. Ночная смена закончилась.

Пора домой, тирмен.

Баиньки.

Господин Зинченко сильно удивился:

— Так просто? Вы еще скажите, Петр Леонидович, что знаете автора «Мурки»!

— Лично? — невозмутимо поинтересовался старик, изучая меню. — Лично нет. Но лицезреть приходилось. Издали. Яков Ядов, тот, что «Бублички» изваял. Музыка Оскара Строка. Году в двадцать пятом к нам в колонию приезжал хор братьев Зайцевых, с шефским концертом. Чуть не запретили — из-за репертуара. В последний момент Антон Семенович Макаренко, так сказать, пошел навстречу пожеланиям. Вот они на «бис» «Мурку» и спели. А Ядов стихи читал. Борис Григорьевич, я во французской кухне не слишком...

Бородатый бросил на меню беглый взгляд.

— Я тоже. Скажу, чтобы на их усмотрение... Извините. На этот раз телефон не мяукал. Должно быть, виброзвонок сработал.

Слушал господин Зинченко долго, но не сказал ни слова. Наконец, оборвав далекий монолог, спрятал трубку, с минуту помолчал.

— Да. «Ты зашухарила всю нашу малину, и за это пулю получай... » Эх, Мурка, Маруся Климова! Итак, на их усмотрение... «Хоронили Мурку с кумачовым флагом... »

Петр Леонидович по давней привычке старался не смотреть прямо в лицо собеседнику. Лучше сконцентрироваться на условной точке, скажем, на бюсте Луи де Фюнеса, укрепленном на противоположной стене. И чрезмерным вниманием не смутишь, и все увидишь. Впрочем, стараться нечего — и так аршинными буквами написано, словно на плакате РОСТА. «Мчит Юденич с Петербурга, как наскипидаренный... » Наскипидарили господина Зинченко по полной программе. Петр Леонидович сразу это сообразил, едва зазвонил его собственный мобильник. О недавно купленном мобильном телефоне тирмена Кондратьева знали единицы. Даже Данька не был в курсе: молод еще, незачем. Да и бородатый покровитель не часто приглашал Петра Леонидовича во французский ресторан ранним утром. Не в компании развеселых друзей, а соло, без свиты и охраны. Обычно ограничивались чаем в каморке при тире. Зинченко то и дело грозился «накрыть поляну», но пока обходилось. А сегодня, значит, не обошлось.

Настроение авторитету испортили еще до их встречи.

Звонок лишь усугубил.

Старик любовался наивным хитрованом де Фюнесом. Смешному Луи доводилось изображать на экране крутых мафиози и комиссаров полиции. Зинченко ему, правда, не сыграть, фактура не та. Пока официантка не без робости (знает, видать!) выставляла на твердую рельефную скатерть блюда «на усмотрение», бородатый трудно молчал, без особой нужды двигая вилку по столу. Едва официантка убралась вон, резко тряхнул седеющей шевелюрой. Словно решение принял.

— Осуждаете?

— За антиобщественный образ жизни? — бесстрастно уточнил Петр Леонидович, не отрывая глаз от острого носа великого комика. — Нет. Придерживаюсь правила: не судите, да не судимы будете.

— Антиобщественный? — Зинченко через силу, без всякой охоты, хохотнул. — И еще за пропуск занятий в кружке сольфеджио, блин… Я о «минус втором». Вы ведь тех, кто там душу отводит, за людей не считаете. Или я слепой?