Целиковская - Михаил Вострышев

Есть режиссеры — насильники, для них самое важное утвердить себя, свое видение. Актер для них пешка.

Есть режиссеры, целиком идущие на поводу у актера и с ходу меняющие свое отношение к данному эпизоду и даже к роли.

Но есть режиссеры, наиболее любимые и уважаемые артистами, которые никому не навязывают своих приемов, не говорят с высоты своего авторитета, не распекают актеров. Такой режиссер только высказывает свои соображения, свою концепцию роли, исходя из собственных размышлений, знаний, долголетнего опыта большого мастера. И делает это всегда очень мягко, стараясь не задеть самолюбия настороженного актера.

Таков Владимир Яковлевич Мотыль.

У И. Ильфа есть определение человека:

"Веселый, голый, худой.

Веселый — талантливый.

Голый — ничего не имеет, не собственник.

Худой — не сытый, не благополучный, не торгует ни именем, ни совестью, не карьерист".

Таков Владимир Яковлевич Мотыль".

После трудного съемочного дня, по вечерам Борис Плотников любил мурлыкать один и тот же романс на стихи Пушкина.

Целиковская признавалась: "Это про меня".

Увы, зачем она блистаетМинутной, нежной красотой?Она приметно увядаетВо цвете юности живой…Увянет! Жизнью молодоюНе долго наслаждаться ей;Не долго радовать собоюСчастливый круг семьи своей,Беспечной, милой остротоюБеседы наши оживлятьИ тихой, ясною душоюСтрадальца душу услаждать.Спешу в волненье дум тяжелых,Сокрыв уныние мое,Наслушаться речей веселыхИ наглядеться на нее.Смотрю на все ее движенья,Внимаю каждый звук речей,И миг единый разлученьяУжасен для души моей.

Рассказывает Владимир Мотыль…

Слава юной Целиковской взлетела еще в сталинские времена, когда она сыграла целый ряд однообразных ролей. Впоследствии сама Людмила Васильевна относилась к ним иронически. Те фильмы — развлекательная драматургия, некое функциональное использование режиссерами обаяния актрисы. Этих героинь сороковых годов она называла "восторженными дурочками".

Казалось бы, успех в кино должен был ее приучить и в дальнейшем штамповать этих "восторженных дурочек". Немало актрис так и застывали в амплуа своей молодости, хотя и не по своей вине: цензура диктовала оскопленную драматургию, далекую от жизни. Но едва Целиковской представилась возможность сыграть героиню в чеховской "Попрыгунье" в пятидесятые годы, она продемонстрировала богатство актерской натуры.

Был большой успех и фильма в целом, и Целиковской. Казалось бы, настала принципиально иная пора в ее судьбе. Но год шел за годом, минуло два десятилетия, а новых фильмов с ее участием на экран не выходило. Режиссеры оставались безразличными к актрисе, открывшей новые грани своего таланта.

Однажды я увидел Людмилу Васильевну в вестибюле Театра на Таганке. Она разговаривала с Любимовым. Наверное, речь шла о трудностях, которые постоянно сопровождали первые шаги молодого театра. Я ждал Любимова, стоявшего ко мне спиной, и, не слыша, о чем они говорят, видел лишь лицо Людмилы Васильевны. Живой острый взгляд, внутренняя энергия — ощущение ее несогласия, которое она унесла, удаляясь от тогдашнего мужа.

Второй раз увидел ее также на "Таганке", но уже в зрительном зале. И тогда мне снова запомнилась интеллектуальная энергия в глазах этой женщины.

Путь к фильму "Лес" был долгим, потому что сама идея вызывала опасения в Госкино. Я вынужден был сперва поставить одноименный спектакль в Театре Советской Армии. Главную роль сыграла там актриса Сазонова. Музыку сочинил Шварц. Окуджава написал текст песни, которая должна была прозвучать в фильме и слова которой так нравились Целиковской. Увы, решив, что они "идеологически небезвредны", зампред Госкино Павленок приказал их из картины выкинуть.

С каждым часом мы старееОт беды и от любви.Хочешь жить — живи скорее,А не хочешь — не живи.Наша жизнь — ромашка в поле,Пока ветер не сорвет.Дай Бог воли, дай Бог воли,Остальное заживет.

… Бог простит, беда научит.Да и жизнью прозвучит.Кто что стоит, то получит,А не стоит — пусть молчит…

Эта строка "кто что стоит, то получит" особенно задела чиновника. Возможно, в глубине души он догадывался об истинной своей цене.

Спектакль жил много лет, выдержал более ста представлений. Но мой сценарий для фильма был далек от пьесы по форме. Многое я досочинил, выдерживая стиль и смысл пьесы. И ни одного актера Театра Советской Армии на фильм пригласить я не мог, хотя они прекрасно играли в спектакле. Фильм предполагал совершенно другую, более злободневную сверхзадачу. В конце семидесятых годов при Брежневе мы купались во лжи. Лицемерие и ханжество власть предержащих уже были запредельными. Я видел в Гурмыжской персонажа, который в угоду своим животным страстям затевает интригу и при этом хочет оставаться в мнении окружающих истинным благодетелем. Нужна была актриса в возрасте, но не утратившая привлекательности. В памяти всплыли все моменты, когда встречал Целиковскую в жизни. И тотчас решил, что надо встретиться с нею. Я не хотел смотреть спектакли с ее участием: в таланте Людмилы Васильевны сомнений не было, да и вряд ли на мое решение могла повлиять ее работа в той или иной постановке на сцене театра.

Наша историческая встреча случилась на улице. Я подходил к условленному адресу, когда вдруг рядом лихо затормозил "жигуленок", распахнулась дверца и из машины выпорхнула Людмила Васильевна. Наш первый разговор был кратким. Она обещала, что даст ответ через день.

Если для других актеров и актрис я всегда устраивал пробы, то ее решил взять сразу же после этой нашей короткой встречи. Мой выбор оказался точным. Почему?.. Гурмыжскую в большинстве театральных постановок играют старые заслуженные актрисы, вообразить которых в постели с молодым человеком уже невозможно: неизбежна патология. В какой-то степени и сама пьеса Островского подталкивала к гротеску заигрывания старухи с гимназистом. Для меня главным было — ханжество и лицемерие Гурмыжской. Патология сексуальной страсти была способна увести от психологического смысла задуманного образа. Целиковская в свои шестьдесят лет выглядела на пятьдесят с небольшим. По внутренней энергии, манере движения, жестов, по каким-то тончайшим обертонам речи; словом, по женскому обаянию ее Гурмыжская вполне могла обольстить своего юного мужа. Ее партнер Станислав Садальский, игравший многократного второгодника, смотрелся на восемнадцать-девятнадцать. Любовный роман между ними был вполне органичен при всей аномалии любовных замыслов барыни. Лицемерное благодетельство по отношению к мальчику, в которого она влюбилась, было вполне объяснимым прикрытием ее страсти.