Завещание Петра - Велиханов Никита

Фигурка Сизифа словно поставила перед ним какую- то проблему, и он стал искать ответ на эту мучившую его загадку, вскочил на стоявший у стены отполированный остов давно срубленного дерева, полез на антресоли — во сне это было легко, как вспорхнуть, — вороша те запыленные статуэтки, до которых Ирина ещё не успела добраться... Из одного захламленного отсека на него обрушилась потоком гора книг — все это были биографии хозяина, десятки, сотни книг... Они чуть не сбили его с шаткой опоры, Илья потерял равновесие и схватился за край антресоли... Сзади испуганно вскрикнула Ирина. Поток книг прошелестел вниз, а Большаков нащупал на полке ещё одну маленькую фигурку. Спрыгнув со своей добычей на пол, он разжал руку. На ладони лежал маленький плоский человек — нет, тень, мумия, силуэт человека — сложивший руки на груди, словно приготовленный к погребению. Человечек был полностью отрешен от всего земного... или мертв. По краю этой миниатюрной глиняной скульптурки змеилась выдавленная гвоздем или проволокой надпись: «Человек, который познал всё».

— Предупреждение. Значит, эти жалкие книги, которые не отразили и сотой доли творений ушедшего художника, —всё, что им осталось в наследство? Илью охватило чувство протеста.

Но сон вдруг резко сменился — словно кадр перескочил на более позднее время. Были уже сумерки. Устав от дневных трудов и перепачкавшись в пыли, Ирина решила облиться холодной водой перед домом. Илья принёс ещё пару ведер. То ли они собирались таким образом закаляться, то ли просто не догадались долить в пластмассовое ведерко хотя бы чайник кипятку, но вода была очень холодной, не по-летнему ледяной. Ирина разделась донага и встала на верхнюю, самую широкую и чистую из гранитных ступеней, спускавшихся к калитке. её стройное, но не хрупкое, а скорее крепенькое, ладно сбитое тельце светлело в сгустившихся сумерках.

Илья, стоя в одних плавках, поднял ведро и начал поливать ей шею и плечи. Ирина зачем-то подняла руки — они, наверное, так и остались сухими —и тоненько смешно повизгивала, шлепая босыми ногами по образовавшейся на граните луже, чтобы помочь себе выдержать этот ошеломляющий, захватывающий дух ледяной поток. Из-под струи она, однако, не убежала. Глядя на эту маленькую забавную девочку — по-другому он её в тот момент не воспринимал, —он вдруг вспомнил, что у неё совсем нет родителей. Эта мысль вернула его к действительности, и, очевидно, поэтому он проснулся.

Постепенно переходя из реальности сна в реальность яви, он обнаружил, что лежит на кровати в своей родимой служебной малосемейке. Первое, что он сделал, — конечно, попытался мысленно схохмить: «Жаль, что сон оборвался именно в этот момент. Дальше-то, наверное, было самое интересное».

Большаков посмотрел на часы —половина шестого. Немного рано для него, но спать уже не хотелось, только голова была ещё слегка затуманена после ночи. Он подумал, что неплохо было бы сделать наяву то, что он не успел сделать во сне... в смысле принять холодный душ. Перед этим Илья немного посидел на койке в «позе лотоса». Кровать у него была очень жесткой, потому что под матрац Большаков, где бы он ни селился, всегда подкладывал большую доску, чаще всего дверь с отвинченными ручками. Такое спартанство в заядлом сибарите всегда казалось неожиданным для тех, кто его не слишком хорошо знал. Особенно большим сюрпризом это было для дам. Но Илюша быстро помогал им находить в жесткости и прочности ложа свои положительные стороны.

Большаков решил по горячим следам повспоминать странный сон, чтобы днем не запамятовать его. Однако впечатления той ушедшей реальности оказались настолько яркими, что восстановить их в памяти не составило труда. Затем он плотно позавтракал, потому что ужин его частенько состоял из одной-двух бутылок пива, и к утру у Ильи разыгрывался зверский аппетит. Ну, а бритва и одеколон ждали его на работе. И конечно, нежно любимый «Вампир».

Утро прошло в обычной возне: доклад Борисову, обзор событий за сутки, отладка и переустановка софта на «Вампире» —причешем ему мозги, родному, чтобы извилинки лежали аккуратными кудряшками...

Ближе к тому времени, которое у англичан называется ланч-тайм, в «бункере» объявилась Ирина. Бросив на Илью невинный взгляд первоклассницы, осведомилась:

— Страшный лейтенант, why don't we have a snack together?

— В самом деле, why бы и не don't?

Перекусить решили в беседке, намесили кофею, нарезали бутербродов. Рубцова предложила никого больше не звать. Ей явно о чем-то хотелось переговорить с глазу на глаз. Но разговор пошел на банальные темы: о компьютерах и хакерах, еде и погоде, интуиции и снах... Ах, вот оно что. О снах, Опять маленькие шалости? Впрочем... после сна у Ильи не осталось никакой обиды или унижения. Было, наоборот, ощущение близости, общей тайны — может быть, ими обоими ещё до конца не раскрытой. Ну что ж...

Большаков посмотрел девушке в глаза:

— Мне, например, сегодня приснился очень интересный сон. Приснилось, что мы с тобой вдвоем в каком-то доме на окраине незнакомого города. Дом старый, заброшенный, ни газа, ни воды, ни электричества. Фонарь стеклянный в потолке прорублен, статуи кругом... Интересные статуи. Ты мне даже лекцию об искусстве прочла.

Ирина слушала внимательно, выражение лица у неё было каким-то странным.

— А потом?

— Ужин готовили на костре —я ещё хвастался, как умею разжигать огонь. Потом я полез на антресоли и нашел там скульптурку: «Человек, который познал всё»...

— А потом?

— Потом какой-то перескок во времени: раз и уже вечер. Мы за день перемазались в пыли и решили облиться водой...

Ноздри Рубцовой чуть дрогнули, и она опустила взор. Большаков решил не вдаваться в подробности и сказал:

— Всё, потом я проснулся.

Ирина покачала головой. словно соглашаясь с чем-то. Потом подняла на него свои небесные очи. Взор ясный и доверчивый, девочка-выпускница, даже школу ещё не окончила. Осторожно, напомнил себе Большаков, такие наивные глазки бывают только у записных шлюх. У Рубцовой, очевидно, не было настроения морочить ему голову. Она заплатила откровенностью за откровенность.

— Я так испугалась, когда на тебя посыпались книги... Ты чуть не упал с той громоздкой коряги —я думала, ты себе что-нибудь сломаешь...

Она опять потупилась, а затем вновь навскидку ба-бахнула по Большакову своими глазищами.

—А ещё... вода, которой ты меня облил, была такая холодная... Бр-р-р! Я не выдержала и проснулась.

Они ещё долго молчали, но не потому что прервалась нить, затерялась связавшая их тропинка взаимопонимания. Наоборот, слова вдруг стали совершенно не нужными, словно Илья и Ирина были отражением друг друга в каком-то волшебном зеркале, и это отражение не было мнимым —они мгновенно понимали, вбирали и повторяли друг друга без паузы, каждый жест, каждую мысль, каждое ощущение...

Наконец, Большаков нашел что сказать:

— Ты научишь меня тому языку, который изучила у своих лешаков?

— Конечно! Тебе нужно проделать совсем небольшой путь, я уверена, что ты быстро научишься. Вот смотри...

Москва. 10 августа 1999 года. 12.00.

На следующий же день после возвращения Виталия с Ириной из экспедиции майор Борисов вызвал Ирину к себе и подсунул ей для перевода небольшой фрагмент из «Завещания Петра», по-немецки, да ещё Илюша постарался: распечатал его готическим шрифтом, так, как будто текст отсканирован с какой-то старой немецкой книги.

Фрагмент этот, безо всяких объяснений насчет того, что это такое и откуда взято, Борисов попросил Ирину перевести на русский язык и по возможности проанализировать — бегло, не вдаваясь в подробности. Когда, на каком исходном языке этот текст мог быть написан. Что можно сказать об авторе. И вообще всё, что Ирине самой покажется в этом тексте заслуживающим внимания.

Борисов говорил небрежно, как бы между делом, а сам внимательно наблюдал за реакцией своей новой подчиненной на текст. Реакции, однако, никакой не последовало. Кроме самой что ни на есть положенной по уставу. Командир приказал —бери под козырек и начинай трудиться. Ни тени удивления. Ни намека на то, что сей текст ей уже знаком. Хорошо держится. Либо действительно ничего не знает. Что ж, посмотрим, что она там переведет. Приказание Борисов отдал лейтенанту Рубцовой в коридоре. А вот с отчетом велел прийти к себе в кабинет. Пусть послушают все, кому это интересно.