Грамши - Александр Големба

«Активный политик — это созидатель, человек, побуждающий к действию, но он не создает из ничего, не вращается в туманной пустоте своих желаний и мечтаний. Он исходит из реальной действительности; но какова эта реальная действительность? Быть может, это нечто статичное и неподвижное, а вовсе не соотношение сил, связанное с находящимся в непрерывном движении и изменении равновесием? Направлять волю на создание нового равновесия реально существующих и действующих сил, опираясь на ту определенную силу, которая считается прогрессивной, создавая условия для ее победы, все это значит, конечно, действовать на почве реальной действительности, но действовать так, чтобы суметь господствовать над ней и превзойти ее (или содействовать этому). Следовательно, «должно быть» является конкретностью, и, больше того, оно является единственным реалистическим, основанным на историзме истолкованием действительности, единственной претворяющейся в действие историей и философией, единственной верной политикой».

И от изысканий, связанных с определенным историческим материалом, Грамши переходит к более обобщенной постановке вопроса — он занят изысканием способов влияния одного класса на другой. Способов влияния, способов воздействия одного класса на другие социальные группы. В каких формах может проявиться главенство определенной общественной группы?

Грамши различает здесь две формы. Первая — это то, что он называет господством. Эта форма проявляется в отношениях с враждебными группами. Но есть и вторая форма. Духовное и нравственное руководство массами — вот что такое гегемония, вот в чем ее суть!

Существует марксистско-ленинская теория пролетарской революции. Положения этой теории следовало применить к сугубо конкретной итальянской действительности. А это обязывало проделать скрупулезный анализ положения, сложившегося в Италии на протяжении столетий, связывая прошедшее и настоящее. А для этого, в свою очередь, помимо изучения характерных для Италии (впрочем, не для одной только Италии) разрывов между городом и деревней, между народом и образованным классом и т. д., требовалось углубиться в историю католицизма. Требовалось выяснить, как и почему он влияет на массы. И, главное, каким образом массы смогут освободиться от этого влияния. И Антонио Грамши, исходя из опыта Ленина, из опыта Советской России, строил теорию политической борьбы на Западе вообще и борьбы за пролетарскую революцию в Италии в частности. Грамши считал, что русский опыт не может быть в неизменном виде перенесен на западноевропейскую почву:

«Мне кажется, что Ильич понял необходимость превратить маневренную войну, победоносно примененную на Востоке в 1917 году, в войну позиционную, которая была единственно возможной на Западе, где… на небольшом пространстве армии могли сконцентрировать бесчисленное количество боеприпасов и где социальные кадры сами по себе были еще способны сыграть роль сильнейших укреплений. По-моему, это и означало бы осуществление формулы „единого фронта“, которая соответствует концепции единого фронта Антанты под единым командованием Фоша,

Ильич только не имел времени, чтобы углубить свою формулу; однако надо учесть, что он мог углубить ее только теоретически, между тем как основная задача носила национальный характер, то есть требовала разведки территории и выявления тех элементов гражданского общества, роль которых можно уподобить роли траншей и крепостей и т. д.

На Востоке государство было всем, гражданское общество находилось в первичном, аморфном состоянии. На Западе между государством и гражданским обществом были упорядоченные взаимоотношения, и если государство начинало шататься, тотчас же выступала наружу прочная структура гражданского общества. Государство было лишь передовой траншеей, позади которой была прочная цепь крепостей и казематов; конечно, это относится к тому или иному государству в большей или меньшей степени, и именно этот вопрос требует тщательного анализа применительно к каждой нации».

Применительно к итальянской нации этот анализ и был в значительной мере осуществлен в трудах Антонио Грамши, и в частности в его «Тюремных тетрадях».

Немалое место в «Тетрадях» занимают статьи и заметки, посвященные проблемам литературы. Здесь много внимания уделено вопросам литературной критики. Тщательно прослежены тенденции итальянской словесности в прошлом, рассмотрены ее современные тенденции (то есть тенденции тех лет, когда Грамши заполнял свои «Куадерни»). И основной вопрос, занимающий Грамши, таков: каковы перспективы развития народной литературы в Италии? Итальянская интеллигенция оторвана от жизни народа. Это явление давнее и, так сказать, традиционное. Однако итальянское общество нуждается в культуре, которая зиждется на принципе народности. Что же такое народность литературы? Это, по замечанию Грамши, «определенное интеллектуальное и моральное содержание, которое являлось бы разработанным и полным выражением наиболее глубоких чаяний определенной публики, то есть нации-народа, на том или ином этапе его исторического развития».

«Новая литература, — пишет Грамши, — не может не иметь исторической, политической, народной предпосылки: она должна стремиться к разработке того, что уже существует, полемически или другим способом — неважно; важно то, чтобы она уходила своими корнями в почву народной культуры, такой, как она есть, с ее вкусами, тенденциями, с ее моральным и интеллектуальным, строем, пусть даже отсталым и условным».

Но до создания первых творений этой грядущей «новой литературы» в те годы было еще очень и очень далеко.

Какие же задачи ставит он перед передовой интеллигенцией, перед настоящими или грядущими своими единомышленниками?

Каким необходимым требованиям, спрашивает Грамши, должно удовлетворять каждое культурное движение, стремящееся заменить «житейский смысл» и старые мировоззрения вообще?

И отвечает: «Непрестанно трудиться для интеллектуального возвышения все более широких слоев народа, то есть для того, чтобы придать индивидуальность аморфному элементу массы; это означает, иначе говоря, трудиться, чтобы вызвать к жизни интеллектуальные элиты нового типа, которые вырастали бы непосредственно из массы, оставаясь при этом в контакте с массой, с тем, чтобы стать для нее тем же, что китовый ус для корсета».

«Это… как раз и является тем, что реально изменяет „идеологическую панораму“ эпохи. С другой стороны, эти элиты, конечно, не могут сложиться и развиться, не выявляя из своей среды иерархии авторитетных, высокоинтеллектуальных и компетентных представителей — иерархии, которая может достичь высшей точки развития в отдельном великом философе, если он окажется способным конкретно прочувствовать настоятельные требования крепко сколоченного идеологического сообщества, понять, что оно не может обладать живостью мысли, присущей индивидуальному уму, и, следовательно, если он сумеет точно разобрать коллективное учение так, чтобы оно возможно более соответствовало и было близким образу мыслей коллективного мыслителя.