Генерал Деникин - Дмитрий Лехович

Наиболее острым вопросом в ближайшее время становилось требование местных властей о выходе всех кубанских казаков из Добровольческой армии. Они настаивали на образовании отдельной автономной Кубанской армии, подчиненной генералу Деникину лишь в оперативном отношении. Правительство и Рада стремились вначале противопоставить свои войска добровольцам, а затем диктовать собственные условия. Официально же они прикрывались примером Дона, имевшего свое войско, страхом за судьбу Кубани в случае ухода добровольцев из области.

Для Деникина такое требование было совершенно неприемлемо: его армия лишилась бы половины личного состава и почти всей конницы.

В середине августа этот вопрос обсуждался на заседании командования и кубанских властей. И когда последние упорно настаивали на проведении в жизнь своих планов, Антон Иванович встал и заявил:

– В то время, когда половина Кубани лежит под властью большевиков и на полях ее льется кровь добровольцев, Кубанское правительство стремится развалить армию.

– Я этого не допущу!

Его резкий тон и демонстративный уход с заседания произвели сильное впечатление на кубанцев, далеко не уверенных в том, что казачество пойдет за ними.

И действительно, разногласия в верхах не коснулись тогда рядового казачества. Оно шло за своими офицерами. А кубанские офицеры - воспитанники русских военных училищ - смотрели на события глазами русского офицера. Они с недоверием относились к деятельности своего правительства, а многие из них готовы были без церемоний расправиться с самостийными вожаками. И те это отлично знали.

В своем большинстве члены Рады и правительства принадлежали к казачьей разновидности того, что в 1917 году было принято именовать «революционной демократией». Но местные варианты социализма с примесью казачьего шовинизма, не признавали равноправия за иногородними.

«Иногородние, - писал Антон Иванович, - считались поголовно большевиками и являлись бесправными на кубанской земле. На них налагались тяжкие материальные кары за действительный или мнимый большевизм, включительно до отобрания домов и угодий безвестно отсутствующих глав семей. Детей их изгоняли из школ… А сколько людей перевешано и расстреляно было станичными судами, об этом неведомо было кубанскому правительству, не занимавшемуся подобной статистикой. В самом этом «парламенте»… серьезно обсуждали вопрос о поголовном выселении иногородних из Кубанской области, причем более экспансивные ораторы сбивались: вместо «выселения» упоминали иногда об «истреблении».

Помимо моральной стороны Деникина беспокоила мысль о том, что притеснения иногородних толкали их в объятия большевиков в ряды Красной армии. Антон Иванович старался влиять на атамана Филимонова, обычно поддерживавшего добровольцев, но усилия его не увенчались успехом.

При всем моральном и политическом значении освобождение Екатеринодара не разрешало стратегической задачи операции. Часть Кубани еще оставалась в руках большевиков. А Деникин намечал не только освобождение всей Кубанской области, но и «обеспечение освобожденного края и всего Северного Кавказа надежными естественными рубежами - Черным и Каспийским морями и Кавказским хребтом».

Черное море, как говорил Деникин, приоткрывало окно в Европу. Там возникала связь с союзниками, о которой так давно мечтал Антон Иванович. Ход мировой войны к концу лета указывал на неизбежность скорого немецкого поражения: Америка, сменившая в лагере союзников выбывшую Россию, всей силой и технической мощью давила на Германию.

Каспийское же море давало надежду наладить сообщение с движением, которое после выступления чехословаков все шире и шире охватывало Поволжье и Сибирь. Кроме того, оно обеспечивало контакт с отрядами англичан, пробравшимися через Персию к каспийскому порту Энзели.

В начале августа Добровольческая армия приступила к пополнению своих поредевших в боях рядов путем мобилизации, а к концу года широко использовала другой источник людских ресурсов - пленных красноармейцев. В конце октября было покончено с четырехмесячными контрактами. Все офицеры в возрасте до сорока лет подлежали призыву в войска.

В своих воспоминаниях Деникин отметил, что эти перемены в составе армии значительно изменили ее моральный облик, который с того времени начал тускнеть, а монолитность старого добровольчества - уходить в область преданий.

После освобождения Екатеринодара генерал Деникин готовился к продолжению похода, его армия насчитывала уже 35-40 тысяч штыков и шашек, 86 орудий, 256 пулеметов, 5 бронепоездов, 8 бронированных автомобилей и два авиационных отряда, имевших 7 самолетов.

Масштаб борьбы увеличивался. Прежде узкий и короткий фронт добровольцев начал растягиваться на расстояние в триста-четыреста километров. И это принуждало командование к пересмотру системы управления. Генерал Деникин не в состоянии был лично вести свою армию, как делал это в течение последних пяти месяцев.

«Открывалась, - говорил он, - более широкая стратегическая работа начальникам, и вместе с тем суживалась сфера моего непосредственного влияния на войска.

Раньше я вел армию. Теперь я командовал ею».

К середине августа генералу Деникину удалось освободить от большевиков западную часть Кубанской области, занять Новороссийск и утвердиться на побережье Черного моря.

Это задание было выполнено дивизией генерала Покровского и отрядом полковника Колосовского. Таманская группа красных, преграждавшая им путь, проявила большую стойкость. Она с боем отошла на юг вдоль черноморского побережья к Туапсе, откуда свернула на восток на соединение с армией Сорокина.

Театр военных действий переносился теперь на восточную часть Кубанской области против красных войск Сорокина.

Молва об успехах Добровольческой армии прокатилась по всем городам и станицам Северного Кавказа. При ее приближении то тут, то там вспыхивали вооруженные восстания против советской власти, Некоторые из них, как, например, восстание терских казаков, начинались преждевременно. Добровольцы были еще слишком далеко и не могли прийти на помощь повстанцам. Бывали случаи, когда восставшие казаки образовывали партизанские отряды, которые успешно действовали в тылу у большевиков, совершая удачные набеги на склады боеприпасов и взрывая железнодорожные пути. Самым выдающимся из них был партизанский отряд во главе с полковником Шкуро, вокруг имени которого вскоре начали слагаться легенды. Он шел на соединение с добровольцами, а по дороге захватывал малые и большие города.

В Кисловодске местная буржуазия с восторгом встречала Шкуро как избавителя, но вскоре с ужасом узнала, что слухи преувеличили значение его отряда, что он совершал лишь партизанский набег и удержать города не может. Вернувшиеся после ухода Шкуро большевики подвергли все зажиточное население города репрессиям.

Через некоторое время отряд Шкуро направился к Ставрополю. Подойдя к нему, полковник предъявил комиссарам и начальнику гарнизона ультиматум - очистить город, В случае неисполнения своего требования он грозил пустить в ход тяжелую артиллерию. Напуганные молвой об удачах знаменитого партизана, большевики оставили город, поверив в угрозу и в тяжелую артиллерию, которой у Шкуро не было и в помине.

Движение на Ставрополь в начале августа не входило в намерения добровольческого командования. Но, стремясь не допустить повторения участи Кисловодска, генерал Деникин решил послать на поддержку Шкуро части своей армии. Антон Иванович сознавал, что наперекор расчетам он втягивался в события, которые неизбежно должны были отвлечь его силы и внимание от ближайших дел.

Несмотря на большие потери, армия Сорокина к тому времени тоже сильно увеличилась. Кроме таманской группы, в нее влились демобилизованные солдаты бывшего русско-турецкого фронта. Армия Сорокина насчитывала тогда до 150 тысяч бойцов при 200 орудиях. Она постепенно выходила из морального кризиса, в который повергли ее беспрерывные неудачи и поражения. Причиной перемены в настроении были иногородние. По сведениям в штабе генерала Деникина, они предъявили требования к своему командованию «прекратить отступление, реорганизовать фронт и затем наступать»…

Красное командование было готово идти навстречу этим желаниям, но появились разногласия относительно дальнейшего плана кампании, личная неприязнь.

Вражда в советских верхах не помешала красным отбить у добровольцев Армавир и Ставрополь. Но через двадцать восемь дней жестоких боев красные части с большими потерями вынуждены были отступить. Ставрополь был взят белыми войсками 2 ноября,

Бои за этот город нанесли Северо-Кавказской Красной армии самый сильный удар за всю кампанию. Она продолжала сопротивляться, проявляла большое мужество, переходила иногда даже в наступление, но оправиться от поражения под Ставрополем не смогла.