Народ, или Когда-то мы были дельфинами. - Терри Пратчетт

Она прервала монолог, чтобы вытошнить пиво, а заодно, судя по ощущениям, и все, что она съела за последний год.

— А ведь вечер мог быть таким прекрасным, — сказала она. — Ты знаешь, что собой представляет этот остров? Хотя бы догадываешься? Конечно нет, потому что ты дурак! И покойник! А я — убийца!

Она разразилась слезами, большущими, безудержными, и принялась спорить сама с собой.

«Но послушай, они же мятежники! Если бы их судили, их бы приговорили к вешанию!»

(Не к вешанию, а к повешению. Но для этого и нужны суды — чтобы одни люди не убивали других только потому, что те, по их мнению, заслуживают смерти. В суде есть судья и присяжные, и если обвиняемого находят виновным, его вешает палач, аккуратно и в соответствии с процедурой. Палач сначала преспокойно позавтракает и, может быть, прочитает молитву. Он будет вешать приговоренных спокойно, без гнева, потому что в этот момент он представляет собой закон. Так это устроено.)

«Но все видели, как он застрелил Атабу!»

(Верно. Значит, все и должны были решить, что с ним делать.)

«Как они могли решить? Они ведь не знали того, что знаю я! А ты знаешь, что это за люди! У них было четыре пистолета! Если бы я не убрала их с дороги, они бы перестреляли других людей! Они говорили о захвате острова!»

(Да. Но все равно то, что ты сделала, было убийством.)

«А что же тогда палач? Он тоже убийца?»

(Нет, потому что так провозгласило большинство людей. Для этого и существует зал суда. Там вершится закон.)

«И тогда все становится правильно? А разве Бог не сказал «не убий»?»

(Да. Но потом все сильно запуталось.)

В дверном проеме что-то зашевелилось, и рука Дафны подняла пистолет. Затем мозг велел руке опустить его.

— Хорошо, — сказал Мау. — Я не хочу, чтобы в меня стреляли второй раз. Помнишь?

Слезы потекли снова.

— Прости меня. Я тогда думала, что ты… что ты дикарь, — кое-как выговорила Дафна.

— Что такое дикарь?

Она показала пистолетом на Фокслипа.

— Что-то вроде него.

— Он умер.

— Мне очень жаль. Он непременно хотел выпить свое пиво.

— Мы видели другого, он бежал к нижнему лесу. Он был в крови и хрюкал, как больная свинья.

— Потому что он не захотел пить пиво! — провыла Дафна. — Прости меня… я привела сюда Локаху…

Мау сверкнул глазами.

— Нет, это они его привели, а ты отослала его прочь с полным желудком, — сказал он.

— Приплывут другие! Они говорили об этом, — выдавила из себя Дафна.

Мау ничего не сказал, только обнял ее за плечи.

— Я хочу, чтобы завтра устроили суд, — сказала она.

— Что такое суд? — спросил Мау.

Он подождал ответа, но не услышал ничего, кроме храпа. Он посидел с ней, наблюдая, как темнеет небо на востоке. Потом осторожно уложил Дафну на циновку, взвалил на плечо коченеющий труп Фокслипа и отправился на пляж. Безымянная Женщина смотрела, как он погрузил тело в каноэ и выгреб в открытый океан. В океане Фокслип отправился за борт с куском коралла, привязанным к ногам. Пусть его сожрет какая-нибудь тварь, достаточно голодная, чтобы жрать падаль.

Безымянная Женщина смотрела, как он вернулся и поднялся обратно на гору, где Мило и Кале бодрствовали над телом Атабы, чтобы он не стал призраком.

Утром они вместе с Мау пошли на пляж, где к ним присоединились Безымянная Женщина и еще несколько человек. Солнце уже всходило, и Мау не удивился, что рядом скользит серая тень. Один раз Мило прошел через нее насквозь и не заметил.

«Еще две смерти, краб-отшельник», — сказал Локаха.

«Ты доволен? — разозлился Мау. — Тогда отправь этого жреца в совершенный мир».

«Как ты можешь просить об этом, крабик-отшельник, не верящий в богов?»

«Потому что он верил. И ему было не все равно. А его боги даже на это оказались неспособны».

«Мау, я не вступаю в торги, даже когда люди просят не за себя».

— Я, по крайней мере, пытаюсь! — крикнул Мау.

Все уставились на него.

Тень развеялась.

На краю рифа, над темным течением, Мау привязал к старику обломки коралла и стал смотреть, как тот опускается в глубину, недосягаемую для акул.

— Он был хорошим человеком! — заорал Мау в небо. — Он заслуживал богов получше!

В нижнем лесу, среди зловонных испарений, кто-то трясся.

Артур Септимус Поулгрейв, а для друзей, если бы они у него были, — Септик, провел эту ночь очень плохо. Он знал, что умирает. Просто знал. Ему было очень плохо. За последний темный, словно залитый супом, час каждая тварь в этих джунглях постаралась его укусить, клюнуть или ужалить. Здесь были пауки — ужасные, огромные, ожидающие на каждой тропе на уровне носа, и насекомые, все до одного вооруженные, судя по ощущениям, раскаленными докрасна иглами. Одни твари кусали за уши, другие старались забраться в штаны. Третьи топтали его ногами. Посреди ночи что-то ужасное прыгнуло с дерева ему на голову и попыталось открутить ее от плеч. Как только станет посветлее, он рискнет, рванет к лодке и уберется с острова. В общем и целом, думал он, вытаскивая из уха какую-то тварь с чрезмерно большим количеством ног, хуже не бывает.

На дереве прямо над ним что-то зашелестело; он поднял голову как раз в тот момент, когда упитанная птица-дедушка решила хорошенько проблеваться перед завтраком, и понял, что ошибался.

Тем же утром Дафна подошла к Пилу с судовым журналом с «Милой Джуди» и сказала:

— Я хочу справедливого суда.

— Это хорошо, — ответил Пилу. — Мы идем смотреть на новую пещеру. Ты пойдешь с нами?

Большая часть островитян столпилась вокруг него: вести о найденных богах разошлись быстро.

— Ты не знаешь, что такое суд, да?

— Э… нет, — ответил Пилу.

— Это когда решают, поступил ли человек плохо и нужно ли его наказать.

— Ну вот ты и наказала этого брючника, — радости но ответил Пилу. — Он убил Атабу. Он был пират!

— Да, но… вопрос в том, имела ли я право это делать? У меня не было власти, чтобы его убивать.

За плечом Пилу воздвиглась фигура его брата. Мило склонился и что-то шепнул Пилу на ухо.

— А, да, — сказал Пилу. — Мой брат напомнил мне про тот раз, когда мы были в Порт-Мерсии и одного моряка поймали на воровстве. Его привязали к мачте и били кожаными штуками. Ты об этом? Кожу мы найдем.

Дафна вздрогнула.

— Э… нет, спасибо. Но… э-э-э… разве на островах не бывает преступлений?

Пилу понадобилось некоторое время, чтобы понять, о чем она говорит.

— А, я понял. Ты хочешь, чтобы мы тебе сказали, что ты поступила не плохо. Правильно?

— Девочка-призрак говорит, что на все должны быть правила и причины, — сказал Мау за спиной Дафны. Она даже не знала, что он здесь.