Фэнтези-2005. выпуск 2 - Игорь Пронин

— Тварь, — так они кричали, — подлая тварь! Это ты виновата!

Мать Людвига кинулась к ней — высокая, сильная, с желтым лицом и длинными белыми пальцами. Унизанные кольцами руки тянулись к шее, но Милика не могла даже шевельнуться, беспомощно глядя в лицо приближающейся ненависти. А потом между ними оказался деверь. Странно, она помнила все, кроме слов: безумные глаза свекрови, медный затылок Руди, длинное лицо ТОЙ женщины, метнувшуюся в окне птицу. Рудольф схватил мать за руки и выволок из спальни. Куда делась ее спутница, Милика не заметила.

Брат Людвига вернулся, сел на ковре у ног вдовы брата. Они молчали, пока не стемнело, потом Руди произнес, разглядывая собственные руки:

— Я — принц-регент Миттельрайха. Людвиг завещал мне свою любовь и ваши с Михаэлем жизни. Вы будете жить, даже если мне придется их убить…

Он говорил о собственной матери и еще о ком-то. Милика это поняла, но ничего не ответила. Руди походил на Людвига, и от этого было еще больнее. Она почти ненавидела деверя за то, что он жив, а Людвиг мертв.

Молчание прервала носатая статс-дама, принесшая соболезнования от императрицы-матери.

— Императрица-мать перед вами, — рявкнул Рудольф, — запомните это, если желаете остаться в Витте! И напомните Ее Величеству Марии-Августе, что во время церемоний впереди идут вдовствующая императрица и принц-регент, а прочие члены фамилии — потом.

Носатая дама, имя которой Милика запамятовала, покраснела, сделала книксен и торопливо вышла.

— Тебе тоже следует помнить, кто ты, — велел Руди, — даже когда ты одна. Моя мать — всего лишь бабушка императора. Она ничего не решает. Ты поняла?

Она поняла, но это ничего не меняло. Иволге не спорить с ястребом, да и зачем? В следующий раз она увидела свекровь на похоронах, когда Руди вел ее к гробу. Когда они шли мимо, свекровь что-то прошипела, но Милике было все равно. Она не видела ничего, кроме окованного бронзой ящика, в котором лежал Людвиг.

Принц-регент вел вдову, а Клаус Цигенгоф нес нового императора. Стонал орган, пахло ладаном, но она не думала даже о Мики. На выходе из церкви она споткнулась, и Рудольф ее удержал. Деверь ни на секунду не выпустил ее локтя — если б не он, вдовствующая императрица упала, отстала, заблудилась, умерла, и это было бы к лучшему.

Карету тряхнуло, Милику швырнуло вперед, и она едва не ткнулась лицом в колени сидевшей напротив статс-дамы. Неуверенно захныкал проснувшийся Мики. Вдовствующая императрица отшатнулась от пахнущего утюгом атласа и схватила прильнувшего к ней сына. Карета стояла, осев на правый бок, слышались приглушенные мужские голоса, затем дверца распахнулась, показался раздосадованный Цигенгоф:

— Ваше Величество, — при придворных волчицах Клаус не позволял себе никаких фамильярностей, — к моему глубокому сожалению, мы не можем продолжать путешествие. Карета сломана, починить ее без помощи мастера невозможно. К счастью, мы только что проехали Альтенкирхе. Нет сомнения, мы найдем там приют.

— В этом нет нужды, — разлепила губы статс-дама, — Вольфзее гораздо ближе. Кормилица Его Величества Людвига будет счастлива принять под своей кровлей Его Величество Михаэля.

Кормилица Людвига… Милика слышала, что старуха живет неподалеку от Витте, хотя никогда ее не видела. Что она думает о браке своего молочного сына? Кормилицу наверняка выбирала свекровь.

— Я боюсь, это не слишком удобно, — вдова старалась говорить спокойно, хотя страх обволакивал ее, словно ползущий от болот туман, — лучше вернуться в Альтенкирхе.

— Но зачем? — Руди бы ее понял, а Цигенгоф — нет. — Смотрите, какой туман. И у нас нет дамского седла.

— Берта пользовалась полным доверием Ее Величества, — ледяным тоном произнесла графиня Оттилия Шерце. — Это поместье — награда за ее заслуги.

Когда статс-дамы говорили о покойной императрице, то произносили слова «Ее Величество» особенным голосом. Совсем не таким, когда речь заходила о ней самой. Милика с мольбой посмотрела на Цигенгофа, но тот завел старую песню о дамском седле и тумане. Этикет, этикет, этикет! Все они заложники кем-то придуманных правил, ненужных, непонятных, нелепых.

Милика подобрала юбки и, стараясь не глядеть на луну, повернулась к статс-даме:

— Хорошо, графиня. Мы ночуем в Вольфзее.

Двадцать два года назад разбогатевший суконщик Готлиб Гельбхоузе выстроил дом на углу площади Святой Урсулы и Льняного переулка, соединявшего площадь с оживленной Суконной улицей. Спустя три года у почтенного негоцианта родилась дочь Гудрун, а еще через одиннадцать лет молния сожгла дом жившего в Льняном переулке тесемочника.

Хозяева погибли под рухнувшей крышей. Развалины кое-как растащили, но желающих строиться на пожарище не нашлось. Огороженный глухими стенами соседних домов пустырь зарос бурьяном, став местом сборища окрестных котов. Люди гоняли хвостатых миннезингеров, но те всякий раз возвращались. Впрочем, пустырь посещали не только коты: в воскресные дни здесь частенько отсыпались хватившие лишку подмастерья, а однажды в крапиве нашли задушенную девушку.

Об убийстве судачили целый год, а следующей весной на площадь Святой Урсулы зачастил принц-регент. Летом о новой игрушке Рыжего Дьявола говорила вся столица. Горожане завидовали Гудрун и гадали, удержит красотка в своей постели Ротбарта до осени или нет. Удержала. Принц-регент с завидным постоянством наведывался к прелестной суконщице, радуя своим видом то обитателей площади Святой Урсулы, то Игольной улицы, то Льняного переулка. Именно там его и ждали.

Пятеро вооруженных до зубов мужчин притаились в кустах возомнившего себя сиренью репейника, напряженно ловя каждый звук. Они стояли так тихо, что почуять неладное могла разве что собака, но собаки, отлаяв свое, успокоились и затихли.

Было полнолуние, и блеклый свет заливал чистенькую мостовую и аккуратные дома с ухоженными садиками. Почтенные обыватели давно отошли ко сну: ставни закрыты, калитки заперты. В жарких спальнях пахло лавандой и ромашкой, негоцианты и ремесленники добропорядочно обнимали животы своих супруг, в детских сопели малыши, видели десятый сон слуги. Бодрствовали разве что девицы на выданье и те, кто предпочитал спать днем, а ночью — работать. Такие, как Макс Цангер и его приятели.

На краю пустыря что-то хрустнуло. Цангер махнул рукой, и толстый Фери двинулся на шум. В ответ раздался лихой кошачий вопль, Цангер пожал плечами. Он другого и не ожидал, но тот, кого они караулили, задерживался. Макс слегка раздвинул пожухлый репейник, уставившись в жерло переулка. На колокольне Святой Урсулы отзвонили половину двенадцатого, по Суконной прохромал, гремя колотушкой, ночной сторож, и все стихло.