Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы - Август Стриндберг

Он пошел вдоль пристани, которая скрипела под его ногами, потом остановился и смотрел пристально на приближающийся пароход; килевая вода ложилась на волнистую синюю поверхность, как поток расплавленного золота. Он увидел двигающихся по палубе людей и разглядел матросов, которые возились со снастями. И рядом с вахтенной будкой замелькало что-то белое — это, конечно, предназначалось ему, так как на пристани, кроме него, никого не было и никто, кроме нее, не мог ему махать платком; он вынул свой платок и ответил на приветствие. Пароход засвистел, подошел ближе, и он узнал ее. Они приветствовали друг друга глазами, но благодаря расстоянию они не могли еще обменяться ни одним словом. Да, это она, и вместе с тем не она — в промежутке лежали десять лет. Мода переменилась, покрой платья стал другой. Десять лет тому назад она носила загнутую у ушей шляпу, которая делала как бы рамку для лица и оставляла лоб свободным. Теперь на ней было безвкусное подобие мужского головного убора; длинное манто, напоминающее кучерской сюртук, также производило далеко не такое выгодное впечатление, как небольшая накидка, которую она носила тогда; и эти ужасные по-китайски остроконечные ботинки, которые делали ее красивую ногу плоской и непривлекательной.

Но ведь это была она! Конечно она! Он обнял и поцеловал ее, они спросили друг друга о здоровье и повернули вдоль штранда. Слова выходили сухие, неуклюжие, связанные! Ужасно странно! Они положительно стыдились друг друга, и никто из них не решался намекнуть на переписку. Наконец он собрался с духом и сказал:

— Пройдемся немного, пока сядет солнце?

— Хорошо, — ответила она и взяла его под руку.

Они пошли по маленькой улице предместья. Кафе были уже закрыты. Кое-где в скудной листве яблонь висело забытое яблоко, но на клумбах уже не было цветов, веранды без маркиз напоминали скелеты, и там, где раньше был говор и смех, было пустынно и тихо.

— Уже совсем осень, — сказала она.

— Да, взгляд на эти сады не радует сердца.

И они прошли дальше.

— Пойдем туда, где мы тогда жили, — предложила она.

— Да, это будет прекрасно.

И они пошли по направлению к купальням.

Там был маленький домик, сдавленный двумя другими, с красной загородкой перед садиком, с маленькой верандою и каменною лестницею перед ней. Старые воспоминания проснулись: там в комнатке родился их старший сын, ликование и праздники, молодость и здоровье; вон там куст роз, который они тогда посадили, там была грядка клубники, которую она сделала, но теперь ее трудно было узнать, так она заросла травой; на ясене еще остались следы качелей, которые тогда там висели.

— Благодарю тебя за твои милые письма, — сказала она и пожала ему руку.

Он покраснел и ничего не ответил; потом они повернули и пошли к гостинице. Дорогою он рассказывал о своем путешествии.

Он велел накрыть стол в большой зале, где они раньше всегда сидели. И вот опять сидели они вдвоем, он взял корзину с хлебом и предложил ей, она улыбнулась. К такой внимательности она не привыкла. Но это было так прелестно обедать вне дома, — и оживленный разговор не заставил себя ждать, он шел, как дуэт, в котором то один, то другой ведет мелодию; они совершенно углубились в воспоминания, взоры их блестели, и маленькие шероховатости прошлого сгладились совершенно — оно представлялось лучезарным и прекрасным. О, золотое, розовое время, которое переживаешь лишь однажды, если оно вообще суждено, а ведь многие, очень многие не знают его совершенно.

За десертом он что-то шепнул кельнеру, и тот вскоре появился с бутылкою шампанского.

— Но, милый Аксель, что с тобою? — сказала жена тоном, звучащим почти как упрек.

— За весну, которая прошла, но опять вернулась!

Но в душе он чувствовал некоторую неискренность этого тоста, с упреком жены вспомнилась ему невеселая картина их настоящей жизни и отняла у него возможность насладиться моментом, как будто между ними пробежала кошка, но хорошее настроение возвратилось, так как вино заставляло переживать милые старые времена, и оба снова устремились в поток воспоминаний. Он сидел, поставив локти на стол и загородив глаза рукой, как бы ища защиты от будущего, которое он только что искал.

Часы проходили… Они встали и перешли в маленькую гостиную с пианино, чтобы выпить кофе.

— Как-то теперь себя чувствует мой маленький? — вдруг сказала она, как бы проснувшись от сна.

— Сядь и спой что-нибудь, — попросил он и открыл инструмент.

— Что же мне спеть? Ты знаешь, как давно я не пела.

Он это знал, но это не имело значения. Она села к пианино и попробовала клавиши. Это было плохонькое отельное пианино, некоторые звуки которого напоминали скрип зубов.

— Ну, что же спеть? — спросила она и повернулась к нему на стуле.

— Ты знаешь, Лили! — ответил он, не отваживаясь встретиться с нею глазами.

— Твою песню? Да? Только помню ли я ее?

И она запела: «Как называется та страна, где живет моя возлюбленная?» Но голос был жидок и резок, и ему не хватало выразительности; иногда он звучал, как крик из глубины души, которая чувствует, что полдень ушел далеко и наступил неумолимый вечер. Пальцы, делавшие ежедневную тяжелую домашнюю работу, уже не так легки, как прежде, и иногда попадают на неверные тоны; пианино расстроено, сукно стерлось с молоточков, и голое дерево стучит по металлическим струнам.

Когда песня была окончена, она сидела некоторое время молча, не двигаясь, как будто дожидаясь, что он подойдет и скажет ей что-нибудь.

Но он не подходил, и все было тихо; когда она повернулась, он сидел в углу дивана и плакал; она хотела вскочить, взять в руки его голову и поцеловать, как прежде, но осталась неподвижно сидеть, устремив взгляд в пол. Он держал в руках незажженную сигару; услышав, что она кончила петь, обрезал кончик и зажег спичку.

— Спасибо, Лили! — сказал он и покраснел. — Не хочешь ли кофе?

Они пили кофе и говорили о лете, о даче на будущий год, но разговор не клеился, и они часто повторялись. Наконец он сказал, еле скрывая зевок:

— Я пойду спать.

— Я тоже, — сказала она, — но иди вперед. Я хочу на минуточку выйти на балкон.

Он ушел в спальню. Жена постояла немного в столовой и поболтала с хозяйкой о маринованном луке; потом разговор перешел на шерстяное белье, и из минутки вышло полчаса. Она пошла к спальне и послушала; внутри было тихо, и ботинки стояли у двери. Она постучала, никто не ответил. Тогда она отворила дверь и вошла.

Он спал!

На следующее утро оба сидели за кофейным столом; у мужа болела голова. У жены был какой-то беспокойный вид.

— Фу, какой кофе! — сказал он с гримасой.

— Это бразильский, — ответила она.

— Ну, что же мы сегодня предпримем? — сказал он и вынул часы.

— Спроси себе бутерброд, вместо того чтобы ворчать на кофе, — заметила она.

— Да, я это и хочу сделать, и к нему немного водки.

— Это от вчерашнего шампанского. Брр!..

Ему подали ликер и бутерброд, и самочувствие его несколько улучшилось.

— Теперь мы пойдем на Лотсберг и посмотрим на вид оттуда.

Они встали и пошли. Погода была прекрасная, и небольшая прогулка доставила удовольствие, но когда они стали подниматься на гору, ей не хватало дыхания и колени ее плохо сгибались. С тем, что было прежде, нельзя было даже и сравнивать. Потом они шли по лесной поляне. Трава была давно скошена и убрана, цветов нигде не было видно. Он стал говорить о тюремной инспекции, она — о детях. Они прошли еще немного молча; он вынул часы:

— До обеда остается еще три часа, — сказал он и подумал про себя: «Что же мы будем делать все это время?»

Они вернулись в отель, и он взялся за газету. Она улыбнулась.

— Ах! Ради бога, оставь меня с этой горничной в покое.

— Мы сюда приехали не затем, чтобы браниться.

— Браниться? Да разве я бранился?

— Ну, и я тоже нет!

И опять наступила опасная пауза — как бы сейчас приятно было присутствие третьего лица: детей, например. Этот tet-a-tet становился неуютным. Он почувствовал укол в сердце, когда подумал о милых часах вчерашнего дня.

— Пойдем на дубовую горку, где растет земляника, — предложила она.

— Ну, землянику-то мы вряд ли найдем — ведь осень.

— Это ничего; пойдем.

И они отправились, но разговор не клеился. Она пыталась найти предмет для разговора. Но внутри все засохло, темы не находилось. Она знала все его взгляды и не соглашалась с многими из них. Кроме того, она скучала по дому, хотела к детям. Ведь это ж нелепо бегать здесь ведьмам на смех и к тому же еще браниться. Наконец они остановились. Жена устала. Он оперся о палку, дожидаясь возможности высказаться.

— О чем ты думаешь? — спросила она наконец.

Он почувствовал, что гора свалилась у него с плеч.

— Я думал о том, что мы уже стары, мамочка, мы уже сыграли нашу роль и должны быть довольны тем, что было. Если и ты думаешь так, как я, то поедем сегодня с вечерним пароходом домой. Хорошо?