Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Джеймс Бьюдженталь

Не хочу быть пятидесятилетним. Не хочу, чтобы мои дети вы­росли, а я так и не почувствовал себя по-настоящему отцом. Я кричал вместе с Холом, а он смотрел на меня, и в его глазах сто­яли слезы. Не хочу тратить столько лет на то, чтобы прятать свое собственное Я, свои подлинные чувства лишь с тем, чтобы пы­таться казаться таким, каким меня представляют. И мы с Холом кричали. Я сорвал себе голос, но чувствовал какую-то радость. И мы кричали. Слишком поздно, и мы кричали. Но еще не по­здно, и мы кричали. Но слишком многое безвозвратно потеряно, и мы кричали, кричали, кричали.

Постепенно наши крики затихли, и мы оба заплакали. Мы сидели обессилевшие и странно умиротворенные. Каждый из нас оставался наедине с самим собой, и все же мы были вместе. Пос­ле долгой паузы Хол прошептал:

— Ты тоже, Джим?

— Да, о да. — И мы оба снова заплакали.

10 сентября

Это были крики рождения нового сорокашестилетнего смертно­го. Теперь Хол вступил в период, когда он начал довольно быст­ро изучать свои новые перспективы в жизни. Они разошлись с Джун примерно на полгода, но в конце концов решили попытать­ся начать сначала с помощью программы семейного консультиро­вания. Хол решил сократить свою деятельность и сосредоточить­ся на психотерапевтической практике, где он все больше сталки­вался с субъективными переживаниями, которые научился ценить на своем собственном опыте. Наконец, наступил день, который, как мы оба знали, должен был наступить.

— Ну, Джим, я собираюсь перестать ходить сюда и доставлять вам столько хлопот.

— И я собираюсь проститься с вами, Хол.

— Да, если серьезно, это очень, очень хорошо. Забавно, но в каком-то смысле трудно сказать, чего же мы достигли. У меня была стычка с Тимом как раз в прошлую среду. Я чувствовал удовлет­ворение и одновременно усталость от своей практики в прошлую пятницу. И сексуальную фантазию по поводу новой пациентки вчера. А сейчас чувствую страх окончания и смерти. Черт, может быть, нужно начать все сначала.

— Боже мой! Хол, я и не знал, что у вас такое ухудшение. Сейчас же ложитесь. И будете платить мне двойной гонорар.

— О, Джим, это было здорово. — Он подошел ко мне и пожал мне руку. Его рукопожатие выражало теплую благодарность и вну­шало страх своей силой.

* * *

По своему греческому происхождению слово "психотерапия" означает процесс исцеления и воспитания души. В повседневном словоупотреблении психотерапию обычно ставят в один ряд с дру­гими видами терапии, особенно с медицинским лечением. Однако психотерапия, которую я описываю в этой книге, имеет мало об­щего с лечением малярии, переломов, вирусных инфекций и с сердечно-сосудистой хирургией. Она почти прямо противоположна ситуации, в которой пациенты говорят врачу о своих симптомах, а затем врач проводит свое собственное обследование (в котором пациент понимает довольно мало или вообще ничего не понима­ет) и выписывает рецепты на латыни, а пациент выполняет пред­писания, не думая ни о чем, кроме того, чтобы быть "пациентом"[8]и ждать излечения.

Однако эта заманчивая картина соблазняет как пациента, так и терапевта. Часто оба в действительности хотят, чтобы терапевт был "настоящим врачом" или, еще лучше, взял на себя роль Бога. Хол был не единственным, в ком жила такая идея. Многие пациенты хотят, чтобы терапевт взял на себя эту роль, и всегда готовы по­дыгрывать. Они хотят, чтобы кто-то принимал за них трудные ре­шения, хотят восставать против кого-то, хотят услышать от кого-то определенные ответы, хотят гарантированных результатов, хотят, чтобы некто был больше, чем просто человеком. (И в то же время, конечно, они не хотят, чтобы кто-то делал все это — точно так же, как терапевт не хочет играть роль Бога, даже когда поддается такому искушению.)

Терапевту очень легко соскользнуть в процессе консультирова­ния на позицию Бога, и у него есть много стимулов для этого. Его авторитет редко подвергается сомнению, его утверждения часто рассматриваются как откровения свыше, одобрение и неодобрение глубоко влияет на тех, кто часто становится его преданным пос­ледователем. Как бы часто терапевт ни напоминал себе о своих постоянных ограничениях, он чаще, чем ему бы хотелось, усту­пает легкому, почти бессознательному убеждению, что он действи­тельно обладает более тонким восприятием и более сильным вли­янием и может благотворно вмешиваться в жизнь своих пациентов.

Как бы я ни был осторожен, я все же иногда ловлю себя на том, что пытаюсь вмешаться в их жизнь, говоря себе, что это абсолют­но безвредно и наверняка поможет. "Если бы только я мог устро­ить, чтобы Бетти и Дик были вместе, они оба так одиноки... Если бы можно было помочь Грегу догадаться бросить свою ужасную жену и найти кого-то, кто мог бы действительно оценить по достоин­ству всю его теплоту и нежность... Если бы только Элен нашла себе более толкового адвоката, который представлял бы ее интересы; возможно, всего лишь одного слова достаточно, чтобы заставить ее задуматься и сделать это... Если бы только Бен получил неболь­шой толчок, который ему необходим, чтобы бросить работу в этой убивающей его конторе... "

Обычно бывает несколько ситуаций с каждым пациентом — иногда больше, — когда я обнаруживаю в себе это искушение. И хотя я пытаюсь сопротивляться ему, я поддаюсь ему, я вмешива­юсь в их жизнь. Я подталкиваю Бена к тому, чтобы бросить рабо­ту, а Грэга — к тому, чтобы бросить жену. Я подсказываю Элен, что, возможно, она слишком доверяет своему адвокату, или я устраиваю, чтобы Бетти и Дик познакомились. И часто это при­носит пользу. Бен благодарен мне за то, что я хорошо отношусь к нему и считаю его достойным более хорошей работы. А возросшая решимость Грэга бросить жену может открыть новый этап в их от­ношениях, в результате чего они оба почувствуют себя лучше в будущем. Но часто результат бывает обратным. Элен начинает конфликтовать со своим адвокатом до того момента, как окажется действительно готова к такому столкновению, и в результате бу­дет чувствовать себя еще более одинокой, чем всегда. Дик смущен, и он слишком беспокоится о том, что я ожидаю от его встречи с Бетти. Таким образом, он будет испытывать еще одно разочаро­вание в отношениях, и наша работа осложнится. Бетти чувствует: она огорчила меня тем, что ей не понравился Дик.

Постепенно я все больше осознаю, что, вмешиваясь, я демон­стрирую утрату доверия к самому себе, к моему пациенту и к са­мому психотерапевтическому процессу. Если я могу сохранить веру и помочь пациенту воспользоваться собственной мудростью и са­мостоятельностью, я понимаю, насколько более твердыми стано­вятся достижения пациента. Важно ведь, почему Бен сам не мо­жет понять, насколько бессмысленна его работа. Задача терапии состоит в том, чтобы помочь ему более ясно и ответственно взгля­нуть на свой образ жизни — с тем чтобы он не распылялся на ме­лочи. Что удерживает Бетти от раскрытия ее потенциала таким образом, что она остается одна? Если я пытаюсь найти для нее спутника, я скорее укрепляю ее неспособность, чем способствую ее росту. Каждый раз, когда я пытаюсь вмешаться, чтобы помочь пациенту в определенной жизненной ситуации, я в каком-то смыс­ле ослабляю и его, и себя.

Когда я настаиваю на главном, на том, что происходит имен­но в тот момент, когда мы с пациентом находимся вместе (напри­мер, когда я помогаю Грэгу разобраться с теми установками, что поддерживают его злобные и разрушительные отношения с женой), я помогаю ему намного больше. Раскрытие его потенциала не толь­ко положительно влияет на нашу работу, но вносит также важные улучшения в его работу, отношения с детьми и с окружающими людьми.

Но я никогда полностью не преодолею искушение быть Богом. Я чувствую — и должен чувствовать — свою вину за это. Вину в экзистенциальном смысле (в смысле понимания, что я не сохра­нил веру в человеческий потенциал моего пациента и в свой соб­ственный. Однако слишком большое чувство вины тоже является искажением. Я не Бог, чтобы в совершенстве избегать роли Бога. Сдается мне, только Господь никогда не играет роль Бога.

Если бы Хол баллотировался в боги, он получил бы мой голос теперь. Находясь под таким сильным давлением бессознательной потребности верить в свою божественность, он не имел контакта со своим внутренним чувством. Таким образом, Хол не мог знать себя настолько хорошо, чтобы правильно слышать других. Един­ственным способом, который позволял Холу понимать окружаю­щее и эффективно взаимодействовать с ним, было радикальное сокращение его мира. Так, он сосредоточился на внешнем, на поведении, на поверхностном. Отрицал сферу субъективного, прятался от своей человеческой ограниченности. Он сузил свой мир до размеров, которыми можно было управлять, но при этом потерял способность руководить своими эмоциями и взаимоотно­шениями с людьми.