Череп епископа - Александр Прозоров

— Сколько русских в крепости? — оглянулся на епископа рыцарь Иван.

— По-прежнему немногим более сотни, — невозмутимо ответил священник.

Командующий армией снова попытался подняться в седле — но все равно не смог рассмотреть происходящего.

— Горнист! — прорычал он. — Играть отступление! Скорее, пока они не успели перезарядить пушки!

В морозном воздухе радостно запела труба, и вскоре в проломе появились выбегающие наружу ландскнехты. Сын Кетлера, бесшумно шевеля губами, начал их считать. Вскоре он с облегчением вздохнул — наружу выбралось никак не менее полусотни наемников, а дать по отступающим еще один залп язычники так и не успели. Впрочем, назвать это везением было никак нельзя: обычно из похода возвращаются в родной дом самое меньшее девять из десяти ландскнехтов — профессиональных наемников, отдавших ратному ремеслу всю свою жизнь. С начала этой компании-боги войны уже пожрали каждого третьего из них.

— Де Толли! — увидел тяжело дышащего дворянина рыцарь и направил коня к нему. — Что там происходит?

— Язычники сложили сразу за куртиной, полукругом около пролома, новую стену. Из всякого подручного мусора: телег, бревен, мешков, камней. Невысокую. Засели за ней, стреляют из мушкетов и отбиваются своими топорами. Они перезаряжают мушкеты и стреляют снова и снова. Настоящими пулями. Кирасы пробивают.

Еще бы! С дистанции в несколько шагов кирасу можно пробить и каменной пулей! А настоящая, крупнокалиберная пуля, выпущенная в упор из хорошего мушкета способна пробить не одного, а сразу двух воинов в полном вооружении. Между тем, плохих стволов в Гдове быть не может — о том, что у русских язычников лучшие в мире ручные пищали, знают все.

— Господин фон Кетсенворд, — жестом отпустил ливонского рыцаря командующий. — Распорядитесь бомбардирам, чтобы они начинали обстрел угловой башни. Если потребуется, пусть пробивают новую сапу.

— Вы не поясните, что означают ваши распоряжения, господин кавалер? — громко поинтересовался дерптский епископ.

— Это означает, — хмуро ответил, глядя мимо собеседника, сын верховного магистра, — что при продолжении штурма через проделанный пролом потери моей армии окажутся непомерно велики.

— Не поясните ли более подробно, сын мой?

— Язычники поставили за проломом новую стену, до которой бомбарды не смогут добросить свои ядра. Они ведут из-за этой стены огонь из пищалей и защищают ее иным оружием. При таком положении, если они не сдадутся, нам придется потерять на каждого язычника трех воинов. А если учесть плотность, с какой они простреливают подступы к проему, еще половина солдат погибнет на подходе. Мне кажется, наша армия не настолько велика, чтобы пожертвовать за крепость около шести сотен воинов. — Рыцарь перевел дух и продолжил: — При разрушении угловой башни, огонь по пролому с двух дальних окажется малоэффективен. Мы практически уравняем шансы и, соответственно, потери.

— Значит, сегодня к полудню город вы не возьмете?

— Это можно сделать, только потеряв половину армии, — повторил, вскинув подбородок, молодой командующий.

— Через два часа сюда подойдет еще восемь десятков коней, не считая обоза с менее капризными лошадьми, — сухо сообщил епископ. — Насколько я понимаю, фуражом они ныне не обеспечены?

— Его можно подвести с того берега…

— Я знаю, — кивнул священник, — и заблаговременно распорядился заготовить припасы для перехода до Новгорода.

— Мы не можем двигаться дальше, не обеспечив безопасность своего тыла! — повысил голос рыцарь.

— У нас есть план компании, — невозмутимо сообщил священник. — Мы обязаны ему следовать.

— Армия окажется отрезанной от путей снабжения, потеряет возможность быстро и безопасно отступить, отойти на отдых…

— Завтра утром мы должны двинуться дальше, — невозмутимо сообщил епископ. — Вы, разумеется, можете отказаться, но ландскнехтов, пятьсот своих воинов, обе пищали и весь обоз я, как вы понимаете, возьму с собой.

На щеках сына Кетлера заиграли желваки. Священник явственно чувствовал, как тому хочется разорвать его в клочья, изрубить в куски, и он примиряюще улыбнулся:

— Не забывайте, сын мой, что цель наша — не мелкая пограничная крепостица, а Новгород, и только Новгород. Мы обязаны дойти до него за две недели — или нам не удастся сделать этого уже никогда. Так вы поведете армию дальше, или мне необходимо искать другого командира?

Пауза затянулась. Рыцарь мучился между необходимостью переступить через унижение, через свое мнение и вдолбленные ему в голову основы военной науки, и желанием добиться во время первого в своей жизни похода шумного успеха.

— Я оставлю у Гдова две бомбарды, ландскнехтов и две сотни кнехтов, — наконец выговорил сын великого магистра. — Они продолжат осаду и с большой долей вероятности смогут взять город за то время, пока мы двигаемся к Новгороду. Надеюсь, у вас есть проводники, знающие дорогу на Чернево?

— Есть, — кивнул епископ. Рыцарь пришпорил коня и помчался, вмолачивая копыта в мерзлую землю, к остальным крестоносцам.

— Ты знаешь дорогу на Чернево, демон? — негромко поинтересовался священник, провожая всадника взглядом.

— Я знаю все-е-е-е… — прошипел голос под ногами.

— Вот и хорошо.

Епископ взглянул на изрядно порушенную, но все еще не захваченную крепость. На миг у него появилось желание послать демона туда, чтобы он побудил защитников сдаться, но… Но он слишком хорошо знал язычников, чтобы понимать: ворота крепости наверняка завалены, и открыть их одинокий предатель не сможет, у пролома дежурит не один человек, а большой отряд, и что даже если гдовский воевода прикажет гарнизону сдаться, они скорее повесят предателя, чем последуют его приказу.

Глава 4. СМУТА

К церкви деревушки Замежье опричник подъехал уже в сумерках, спрыгнул на утоптанный наст, отпустил подпругу коня и подвел его к небольшой копешке сена, приготовленной для подбрасывания на порог храма — ноги вытирать. Привязывать не стал — куда он отсюда денется? Вошел внутрь, скинув шелом и перекрестившись на висящую над дверью икону.

Внутри поселковая церквушка пустовала. Только отец Флор возился у основания иконостаса, что-то подправляя с помощью тонкого долота. Благодаря горящим свечам внутри было куда светлее, чем снаружи, хотя свет на стенах лежал красноватый, дрожащий вкупе с горячим восковым запахом напоминающий больше о геенне огненной, нежели о светлом блаженстве.

Боярин Волошин стоял у иконы преподобной Марии Египетской и, сложив руки на груди, читал вечернюю молитву: