Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны - Люсьен Лаказ

— Ну, а дезертир? — сказала она.

— Он спит на стуле в кафе, на улице Альп.

— Ах! Не надо было оставлять его одного.

— В таком случае, составьте ему компанию, Мадемуазель, — ответила я ей. Что касается меня, то это не в моем вкусе.

— Но тебя как раз наняли для этого, моя девочка. Неужели ты такая глупая, что не поняла? У него есть еще деньги?

— Франков десять, может быть!

— Очень хорошо, завтра утром ты нам его приведешь. Что он за человек?

Я ей объяснила.

— Да, я вижу, — ответила она. — С ним не стоит деликатничать.

Мюллер посмотрел на меня.

— Насколько все-таки двуличны эти женщины, — воскликнул он. Меня, я полагал, фон Шнайд и Марта не продавали за деньги, которые они получали.

— На следующий день, — продолжила Мари, — то есть, вчера утром, я забрала его в кафе, чтобы отвести к фон Шнайду.

— Вот! — сказал он мне тремя часами позже, — я нашел работу. Я снова отправляюсь во Францию!

— Что ты там будешь делать?

— Это тебя не касается. Это мое дело. Но приходи, я тебе оплачу хороший обед.

Он пьянствовал беспробудно и с каждой опустошенной рюмкой становился еще болтливее.

— Не стесняйтесь меня, я хорошо знаю, что вы собираетесь сделать.

— Зачем тогда ты спрашиваешь?

— Да, но как вы вернетесь во Францию? У вас же нет документов, видите!

— Нет документов? Ах, подумаешь! А это, что это, скажи? Только у них на все найдется решение! Вот, настоящее отпускное удостоверение рядового 1-го класса Фаро, Жака, 26-го пехотного полка. С ним я вернусь во Францию. А с этим, — он вытащил из кармана вторую бумагу, — с этим, я снова приеду сюда; это новое удостоверение, срок действия которого начинается через десять дней, этого времени хватит, чтобы посмотреть вещи, которые интересуют этих господ.

— И что они вам за это дают?

— Тысячу франков изначально и полторы тысячи после возвращения, если они будут дольны тем, что я принес! — нагло ответил он мне.

— И ради этих денег вы продаете вашу страну, ваших товарищей, господин Жак?

Он побелел как мертвец, от гнева и нечистой совести.

— Прежде всего, я не продаю никого, у меня нет страны, нет никаких товарищей, и немцы мои братья, так как они мне обеспечивают меня бифштексами, понимаешь!

— Ладно, это будет его первая и последняя поездка, без возвращения, — прошептал Мюллер сквозь зубы, и он получит по заслугам. — Посмотрим, Мари, но я полагаю, что тебе придется вернуться в Женеву и подождать следующих действий этих господ. Ты действительно сможешь помочь посадить с полдюжины, прежде чем Шнайд поймет, что это ты им принесла несчастье.

— Да, но я больше не хочу! Без меня, может быть, этот человек не пошел бы на это.

— Она права, — сказал я, — одно дело — разоблачить преступника, а совсем другое — подтолкнуть его к преступлению.

— Ну, ты даешь! — сказал Мюллер. — Тебя, стало быть, так интересует судьба этих парней?! И скажи мне: если не Мари, то ведь именно Марта возьмет это на себя, разве не так? Нет, поверь мне, по крайней мере, стоит познакомиться с ними и узнать, что они замышляют!

Он был абсолютно прав, и Мари пришлось пожертвовать собой. Она узнала, что такой же случай повторился еще с тремя другими дезертирами. Но Маковски пристально следила за ней.

Она была завистливой, ревнивой и часто устраивала сцены Мюллеру, который со своей стороны, все меньше и меньше работал на фон Шнайда. Катастрофы некоторое время спустя стали происходить все реже. Однажды ротмистр обнаружил, я только не знаю как, что Мюллер обманул его с датой одного взрыва, щедро им оплаченного.

Ничего об этом не говоря ни Мюллеру, ни даже Марте, в которой он сомневался, зная, что она влюблена, он направил из Бельгарда Второму бюро Главного штаба армии заказное письмо, содержащее квитанции, которые подписали Мюллер и я. Мой друг вынужден был покинуть Лозанну и укрыться в Вале, чтобы запутать след. Фон Шнайд, разумеется, полагал, что нас арестовали во Франции, и больше о нас не думал.

Что касается Марии, то она уехала в кантон Тичино, в свою родную деревню.

Вскоре французское правительство выразило швейцарским властям протест против присутствия во французской Швейцарии Марты и ее начальника. Обоих пташек взяли прямо в гнезде, и они оставались под арестом до перемирия, что позволило Мюллеру возвратиться домой.

Но ему очень трудно было примириться с потерей своей красивой подруги Луизы Ноймайер, она же баронесса Марта де Маковски; и эта жертва была для него тяжелой.

Я не видел Марты уже со времен моего приступа гриппа. Мюллер, столь ветреный и непостоянный, так и не смог ее полностью забыть. Он ее разыскивал почти всюду в Германии, в самой Польше; он поместил объявления в газеты, обещал вознаграждение за сведения о ней. Даже сегодня еще, когда я говорю ему о ней, его взгляд омрачается, и он вздыхает: — Это была красивая девушка и, что бы ты ни говорил, у нее было не немецкое сердце, и я бы легко привлек ее на нашу сторону. Но Дюма этого никогда не хотел; он был слишком военным, чтобы понимать такие вещи.

— Он был прав, Мюллер. Надо, чтобы каждый жил, боролся и погибал в том лагерь, который он свободно выбрал. Ты никогда не доверял бы ей полностью. Ты выполнил свой долг, не сожалей ни о чем!

Но он, скептик: — Мой долг? Неужели то, что мы видим сегодня, стоило наших усилий и наших жертв! Ах, нет, старина, ты меня больше не провел бы, если бы вдруг это началось снова.

— Ты так говоришь, Мюллер, но если бы однажды пришлось «сделать это снова», мы — и ты, и я — пошли бы и предложили наши услуги; мы были бы как те старые боевые кони, которые выпрямляются и поднимают выше свои усталые ноги, как только слышат звуки кавалерийского горна.

Он пожимает плечами и отворачивается, но он хорошо знает, что я прав.

Глава 16. Темная история капитана Бернара

Было еще одно дело, которое уже давно интриговало и волновало Мюллера, и он говорил мне о нем не один раз. Это был случай капитана Бернара.

— Чтоб вы не сумели взять его с поличным, это невероятно, это скандал! — восклицал он порой. — Это доказывает, что вы просто над этим насмехаетесь!

Нельзя сказать, чтобы это дело было для меня неинтересным, но я чувствовал наверху, в неопределенных местах, глухое сопротивление, которое меня еще меньше побуждало к борьбе, которая, по правде говоря, не относилась к моим полномочиям.

У нас в Швейцарии, независимо от ячейки Главного штаба главнокомандования, было не меньше полдюжины так называемых секретных служб. Я видел, как жестоко они боролись друг с другом, как почти все руководители старались расширить свою сферу деятельности. И стоило лишь им добиться новых полномочий, и как только их организация раздувалась от новых дел и документов, они прилагали все свои усилия ради того, чтобы сохранить их бесконечно, и часто больше ничем не занимались. Но если речь шла о том, чтобы взять на себя серьезную ответственность, большая часть этих служб старались как можно быстрее уклониться и перекладывали работу на соседа. Случай Бернара был делом такого рода. То, что рассказал мне Мюллер, стало в Швейцарии уже притчей во языцех; напрасно я пытался заставить вмешаться контрразведку, и один из ее руководителей однажды сказал мне: — Когда я хватаю такую нить, я никогда не знаю, куда она меня приведет, а тот след, о котором вы мне сообщаете, может привести довольно высоко, чтобы испортить мне карьеру. Вы понимаете, что я почти ничего не добьюсь.