Ученица Холмса - Лори Кинг

Большинство из живущих приходит к пониманию того, что смерть отделена от любви лишь чем-то вроде прозрачной мембраны.

Бесконечные часы казались неделями в море темноты, лабиринте неясных образов и голосов, доносившихся с той стороны невидимой стены. Кошмар без конца, ужас без пробуждения. Волосы моего брата, мелькающие в окне автомобиля. Патриция Донливи в растекающейся луже ярко-красной крови. Какие-то неясные образы. Опять Донливи, уже перед моей больничной койкой, предлагает мне броситься вниз с обрыва. Холмс, одиноко сидящий на полу своей лаборатории. Жар и озноб сменяли друг друга, и я лежала погруженная в мир кошмаров. Медленно, но упрямо мое тело начало побеждать. Жар отпустил, и вскоре я почувствовала, что прихожу в себя, что лежу на спине, и лишь тонкая пелена отделяет меня от белого потолка, белых стен, какого-то оборудования над моей головой и пары серых глаз, которые спокойно меня разглядывают. Наконец мыльный пузырь лопнул, и пелена исчезла. Я моргнула.

– Холмс, – произнесли мои губы, хотя звука не было слышно.

– Да, Рассел. – Глаза улыбались.

Несколько минут я смотрела на них, смутно понимая, насколько важны они для меня. Я попробовала восстановить в памяти все обстоятельства, но хотя я и помнила события, их эмоциональная сторона казалась мне преувеличенной. Я закрыла тяжелые веки.

– Холмс, – прошептала я, – я рада, что вы живы.

Я заснула и проснулась утром, чувствуя на своих закрытых веках свет солнечных лучей. Сияние в нескольких местах прерывалось силуэтами людей. Я скосила взгляд, но тут кто-то прошел мимо, и я услышала звук задвинутой шторы. Теперь мне было видно Холмса, стоявшего по одну сторону кровати, и незнакомого человека в белом халате – по другую. Незнакомец взял в руку мое запястье. Холмс наклонился и надел на меня мои очки, после чего сел на краешек кровати, чтобы я его видела. Он с утра побрился, но, судя по кругам под глазами, спал мало.

– Мисс Рассел?

Я оторвала взгляд от Холмса и посмотрела на открытое молодое лицо доктора.

– С возвращением, мисс Рассел. Вы заставили нас немного поволноваться, но сейчас все в порядке. У вас сломана ключица, вы потеряли много крови, но если не считать еще одного шрама к вашей коллекции, с вами все будет нормально. Хотите пить? Хорошо. Сестра сейчас принесет. Только немного, пока вы вновь не привыкните глотать. Мистер Холмс, у вас есть пять минут. Не разрешайте ей много говорить. Еще увидимся, мисс Рассел. – Он вышел в сопровождении сиделки, и его голос, удаляясь, постепенно затих в коридоре.

– Да, Рассел. Наша добыча попала в западню, однако едва не забрала тебя с собой. Столь щедрое жертвоприношение не входило в мои планы.

Я облизнула пересохшие губы.

– Извините. Я слишком медлила. Вы ранены?

– Ты среагировала очень быстро, как я и предполагал. Если бы ты промедлила, ее пуля причинила бы моим внутренностям серьезные неприятности, но благодаря твоему отцу, научившему тебя играть в крикет, твоя здоровая левая рука спасла меня от них. Это я должен извиняться, Рассел. Если бы я был попроворнее, пистолет не выстрелил бы вообще, твоя ключица была бы в порядке, а она ожидала бы суда.

– Она мертва?

– Да. Я не буду волновать тебя деталями, по крайней мере сейчас, потому что люди в белых халатах не очень-то обрадуются, если у тебя участится пульс, но она мертва, и Скотланд-Ярд разбирает ее бумаги, которые обеспечат Лестрейда работой на много лет. Не говоря уже о его американских коллегах. А теперь закрывай глаза. – Его голос отдалился. – Спи, Расс.

После обеда меня разбудили голоса. Надо мной склонилась сиделка, увидела, что я проснулась, и сунула мне в рот термометр. Когда рот освободился, я заговорила. Собственный голос казался мне чужим, а напряжение мышц отдавало в ключице.

– Пить, пожалуйста.

– Конечно, мисс. Давайте я подниму вам изголовье. – Голоса затихли. Она повернула ручку, и вместо потолка глазам моим предстали моя кровать, стены и посетители, поднявшиеся со своих стульев в углу. Сестра-сиделка протянула мне стакан, и я отпила немного через соломинку, невзирая на боль при глотании.

– Еще, мисс?

– Не сейчас, спасибо, сестра.

– Если я вам понадоблюсь, позвоните. Десять минут, джентльмены, и не утомляйте ее.

– Дядя Джон, ваши усы уже почти такие же, как раньше (Старый дурак...)

– Привет, дорогая Мэри. Ты выглядишь лучше, чем три дня назад. Здесь хорошие врачи.

– Мистер Холмс. Я счастлива поприветствовать вас более подобающим образом, чем когда мы виделись в последний раз. – На добродушном лице Майкрофта можно было, однако, заметить тень озабоченности.

– Ради Бога, мисс Рассел, не думаю, что нам необходимы эти формальности. – Толстое лицо улыбнулось мне, и я почувствовала, что очень устала. Что они здесь все делают?

– Брат Майкрофт. Да. И Холмс. Выглядите бодро. Похоже, вы отдохнули с утра.

– Да, немного. По соседству с тобой пустует палата, вот я ею и воспользовался. Как ты себя чувствуешь, Рассел?

– Я ощущаю, будто сквозь меня пролетел огромный кусок свинца и прихватил на вылете изрядное количество меня самой. А что говорят врачи? (Почему они не уходят? Я, наверное, отупела от этих обезболивающих средств.)

Уотсон откашлялся.

– Пуля прошла через шею, не задев позвонки. Она сломала ключицу и повредила множество кровеносных сосудов, прежде чем выйти из передней части „плеча и закончить свой путь в сердце мисс Донливи. Врачи соединили обломки ключицы, хотя мышцы там довольно серьезно повреждены. Боюсь, ты теперь не рискнешь одеть открытое платье. Кстати, откуда у тебя эти шрамы?

– Уотсон, я думаю... – начал Холмс.

– Да, Холмс, все в порядке.

Я прикрыла глаза.

– Это был несчастный случай несколько лет назад, дядя Джон. Попросите Холмса рассказать вам эту историю. А я немного посплю, если не возражаете.

Они вышли, но я не заснула. Я лежала и думала о стенах Иерусалима и о том, что ушло во мне вместе с моей преподавательницей математики.

Я пролежала в больнице много дней, и вскоре способность двигать рукой и шеей ко мне вернулась. Когда приехала тетя, я отказалась ее видеть. Было решено, что я поживу в коттедже Холмса, к величайшей радости миссис Хадсон и тревоге врачей.

В его доме я послушно спала, ела, читала, сидя на солнце, и тренировала руку, чтобы вернуть ей силу, но все это было в пустоте. Я не видела снов, но стала ловить себя на том, что частенько сижу и долго смотрю в одну точку, не моргая. Пробыв в коттедже две недели, я как-то прошла в лабораторию и остановилась, глядя на чистый пол и книжные полки, вновь висящие на стенах. Я дотронулась до двух пулевых отверстий в стенах, но не почувствовала ничего, кроме смутной тревоги.

Лето шло, мое тело окрепло, но никто не предлагал мне вернуться домой на ферму. Мы с Холмсом изредка беседовали об Оксфорде, книгах и моей учебе. Его часто не было дома, но я не спрашивала почему, а сам он ничего не говорил.

Однажды я вошла в гостиную и увидела на столике шахматы. Холмс работал за другим столом и, подняв голову, должно быть, заметил на моем лице выражение крайнего отвращения, с которым я смотрела на тридцать две фигурки и березовые квадраты. Я повернулась к нему.

– Боже мой, Холмс, неужели вам не надоели шахматы? Уберите их, избавьтесь от них. Если хотите, чтобы я от вас ушла, – я уйду, но не заставляйте меня смотреть на это. – Я выбежала из комнаты и хлопнула дверью. После обеда, проходя мимо, я заметила, что шахматы по-прежнему там. Я ничего не сказала, но стала избегать этой комнаты. Шахматы оставались на столике. Я – в других комнатах коттеджа.

Холмс стал раздражать меня все больше и больше. Запах его трубки действовал мне на нервы. Его скрипка заставляла меня уходить на долгие прогулки или прятаться за дверью спальни, но я не уезжала к себе. Я начала беспричинно нападать на него, но он всегда был терпелив и даже нежен и старательно избегал открытых столкновений. В последнюю неделю июля я наконец решила покинуть коттедж, собрать вещи и вернуться в Оксфорд. Через неделю.

В таком состоянии я и пребывала, когда пришло письмо. Я сидела на пригорке с раскрытой книгой и смотрела на холмы. Я не слышала, как Холмс подошел ко мне, но возник он внезапно, сопровождаемый запахом табака, и протянул мне конверт. Я взяла его.

Это было письмо от маленькой Джессики, написанное ее детским почерком. Я представила, как она его писала, склонившись над листом бумаги с карандашом в маленькой руке. Я улыбнулась, и это меня удивило – я отвыкла улыбаться. Потом взяла письмо и начала читать его вслух:

"Дорогая сестренка Мэри!

Как твои дела? Мама сказала мне, что плохая тетя ранила тебя в руку. Надеюсь, теперь тебе уже лучше.

У меня все нормально. Вчера к нам приходил странный человек, но я держалась за мамину руку и была храброй и сильной, как ты. Иногда мне снятся плохие сны, и я даже кричу, но когда вспоминаю, как ты спускалась со мной по дереву – настоящая мама-обезьянка, – я смеюсь и снова засыпаю. Ты приедешь ко мне, когда поправишься?