Когда взорвется газ? - Данил Корецкий

— Да вона, иди по тропке. Только не сворачивай, а то в болото попадешь… Там топь такая — не вырвешься…

Телега развернулась и с шумом покатила обратно. На прощанье гнедая жалобно заржала, и у Черепахина мурашки пробежали между лопаток. Он быстро пошел по утоптанной тропинке.

Среди сосен и высокого кустарника домик Миколы Проховыча практически был незаметен. Если бы Иван не унюхал слабенький дымок, рассеченный специально сложенными над трубой ветками, он вполне мог пройти мимо. Ольховые дрова дают меньше всего дыма, а растительный фильтр помогает его рассеять, что хорошо знали и советские партизаны, и соратники сегодняшнего героя Украины Степана Бандеры. А Проховыч не забыл эти хитрости до сих пор.

«И чего он все прячется? — размышлял Черепахин, направляясь к дому через густой голый кустарник. — За свою бурную националистическую молодость отсидел сполна, даже, пожалуй, с излишком — тогда доверху сыпали, не смотрели, что молодой и в кровавых расправах не участвовал… Так и живи теперь спокойно среди людей!»

— Стой, стреляю!

В глухом лесу такие слова имеют совсем другую цену, чем в городе. А щелчок взводимого курка будто парализовал Ивана. Он остановился, окаменел в тот же миг, даже не завершив шага — застыл с поднятой ногой. Да оказалось, что и руки сами собой взлетели вверх. Так и замер враскоряку.

— Уже стою, дед Микола…

— Во как, имя знаешь! Спецом, значит, ко мне идешь… Кто послал?! Или дружков своих ищешь?!

— Да каких дружков, деда? — взмолился Иван. — Это я, Иван Черепахин, журналист! Помнишь, в газете про тебя прописал?

— Помню, милок, я все помню! И доброе и злое! А ну-ка, вертанись…

Иван осторожно поставил ногу и медленно повернулся. Дед стоял метрах в пяти и целился из крупнокалиберной двустволки, возможно, заряженной серебряными пулями. А скорей — обыкновенной картечью или рублеными гвоздями. Вид он имел вполне бравый — худощавый, подтянутый, морщинистое лицо будто вырублено из дуба, в куртке цвета хаки, галифе, на пружинисто расставленных ногах — блестящие сапоги, на голове — музейная вермахтовская фуражка из шерстяного сукна. И оружие держит очень уверенно, если что — не промажет!

Пауза затягивалась, и Иван почувствовал тяжесть рюкзака. Кто знает, что у него на уме? А вдруг пальнет?!

Но внезапно дубовое лицо смягчилось и расплылось в улыбке.

— Гляди, и правда журналист! А я уже хотел тебя в расход пустить, — дед скрипуче рассмеялся. — Да опусти ты руки, дурко! Пошутил я…

Старик опустил двустволку, постоял несколько секунд, будто чего-то выжидая, потом недоверчиво встряхнул головой.

— Чего пришел-то? Вон сколько времечка протикало! Какая нужда Миколу Проховыча искать? И как нашел-то?

— Через Беляну… Она вот гостинцев передала… А привез меня этот, Радимка…

— А, полоумный этот! — Проховыч усмехнулся. — И на кой я тебе вдруг понадобился? Чего вы все вдруг зашевелились?

— Кто «все»? — не понял Черепахин.

Чувствовал он себя, мягко говоря, довольно неспокойно. Начинало смеркаться, и если дед Микола пошлет его на три буквы, то даже их найти в ночном лесу будет крайне трудно. Гораздо трудней, чем топкое болото.

— Статью опять написать хочу…

Проховыч одобрительно кивнул и ловко закинул ружье за спину.

— Ладно. Пошли в дом.

Иван с облегчением перевел дух, поправил рюкзак, повернулся и первым пошел вперед. Кусты расступились, открывая надежно спрятанное жилище, и Иван опять замер. На крыльце, угрожающе напружинившись, стоял волк, в упор разглядывая пришельца. Ни лая, ни рычанья, толстый, похожий на полено хвост, не по-собачьи неподвижно торчал сзади и только немигающеупертый взгляд желтых глаз неотрывно держал Черепахина на прицеле.

«Не может быть! Неужели и вправду оборотился?!»

Иван обернулся. Нет, дед Микола так и шел сзади.

— Свои, Серега! — бодро крикнул он и пояснил: — Не бойся, Серый — полукровка. Папаня у него волчок, это точно, потому Серый на волка похож. Да и по натуре — настоящий зверь. Без дела никогда не брешет, а уж если прыгнет — все, кранты, так глотку и перехватит! А все понимает, как человек… Я его иногда к Беляне посылаю с гостинцами. Привяжу на шею, он и относит. Сторожи, Серега!

Зверь, мягко соскочив с крыльца, пропустил людей в дом и опять улегся у двери.

Жилище Миколы чем-то напоминало избушку Беляны, только выглядело более аскетично. Деревянные стены, деревянные пол и потолок, явно самодельный длинный дощатый стол и длинные широкие лавки — тоже самодельные. А неприятный нежилой дух отсутствовал начисто: большая печь в углу испускала расслабляющее тепло и свежий запах горящих поленьев.

— Сидай, Иван, вечерять будем!

Дед Микола запалил керосиновую лампу. На стенах появились огромные тени, одна рылась в мешке.

— А у меня подарки имеются! — торжественно объявил Иван, с улыбкой вытаскивая из рюкзака банку какао и литровку «Столичной». Заметив, как молодо сверкнули глаза деда, тут же поставил рядом вторую.

— Твой корень в пень! — оживился Микола. — Заводская!

Водку дед любил только «Столичную», а к самогону, который в его запасниках водился в неимоверных количествах, относился, как к повседневной еде или лекарству — для здоровья нужно, но настроения не поднимает.

Стук поставленных на стол больших бутылок подействовал на хозяина, как выстрел стартового пистолета. Длинным ухватом он вытащил из печи чугунный горшок, снял крышку и по избе сразу же пыхнул густой аромат тушеной утки.

— Заводская — это для меня праздник! Запомнил, значит! И деньгу не пожалел…

На столе вокруг чугунка быстро появились граненые стограммовые стаканы, алюминиевые миски с квашеной капустой, солеными огурцами и белыми грибами. В расписные деревянные тарелки Проховыч положил по тяжелой двузубой вилке и по широкому клинообразному ножу. Иван не стал распечатывать бутылку, а уважительно подал ее хозяину. Дед Микола очень любил самолично скручивать пробку, ощущая неповторимый щелкающий звук. Как дефлорация невесты в первую брачную ночь, это действо никакого практического или эстетического значения не имело, зато приносило моральное удовлетворение. Дед поднес горлышко бутылки к уху и медленно начал поворачивать золотистый колпачок. Щелк! Вокруг стальных глаз собрались радостные морщинки.

— Будем живы, не помрем! — Микола залихватски потер крепкие ладони и наполнил до верха синеватые стаканы.

— Ну, Ванюша, со свиданьицем! Рад я этой встрече, аж душе петь хочется!

Они выпили, закусили, снова выпили. Дед расспрашивал о своем бывшем доме и не очень расстроился известию о пожаре. На рассказ о побеге через потайной ход отреагировал с бурной радостью, не вникая — за какие такие дела супостаты арестовали давнего знакомца.

— Ты про себя расскажи, дед Микола! — Черепахин в кармане нажал кнопку диктофона.

— Живу, не тужу! — хохотнул хозяин, в очередной раз наполняя стаканы. — Вишь, какие хоромы? Здесь лесник жил, потом его сократили, а я и заселился… Толян помог, двоюродный племянник, он завсельсоветом был, пока районы не соединили. Спасибо племяшу, живу — кум королю, все есть. Я никого не трогаю, и меня тоже… не трогали!

Он со значением взглянул на Черепахина, но тот не обратил на это внимания.

— Это хорошо, что у вас родня дружная, — иезуитски улыбаясь, сказал Иван. Он опьянел и сейчас казался себе хитрым и опытным шпионом. — А где сынок-то твой, диду? Помню, ты про него тогда говорил…

Дед небрежно махнул рукой.

— Сынок хоть и родная кровь, да отрезанный ломоть. Его ж второй муж Маруськин усыновил, он и фамилию его взял, и отчество переделал. То ли Фокин, то ли Фомин теперь… Все в начальство лез, а с моей фамилией куды его пустют? С новой долез, теперь где-то в верхах отирается. Только пить мы за него не будем, потому как он отцу даже сто гривен не прислал! Давай за тебя выпьем! Ты мне пользы куда больше принес! Хотя жизня такие кружева заплетает…

Микола махнул одну рюмку за другой и принялся рассказывать про свою жену Маруську, про ее никудышнего отца, который на свадьбу даже приданое зажилил…

— Давай сфотографируемся, диду? — Иван вытащил маленький плоский аппаратик.

Но Микола заслонился растопыренной пятерней, на которой отчетливо выделялись большие желтые мозоли.

— Ни! Зачем пьяную рожу на фотокарточку! — благоразумно произнес он.

И вторую бутылку открывать не стал, проявив трезвомыслие и рачительность.

— Завтра еще день буде, — философски заметил Проховыч. — А сейчас хватит. Спать пора!

Черепанов отметил, что вечер прошел хорошо. Преклонный возраст собеседника совершенно не ощущался: он был полон сил, жизнерадостен и молодцеват. Да и своей цели Иван достиг. Правда, не хватало еще нескольких штрихов, но завтрашний день что-нибудь да принесет…