Рябиновое танго - Неделина Надежда

— Дамы, вы не находите, что погоня как-то быстро завершилась? В Болливуде бы просто не приняли эту версию, — усмехнулся Алексей Иванович.

— Дядь Леш, при чем здесь индийская киностудия? — удивилась Маша.

— А ни при чем! Просто хорошее кино у нас сегодня получилось! Хотя еще ведь не конец фильма, как я понимаю? Ну-ка напомните мне, как человеку несведущему, чем заканчиваются индийские фильмы?

— А, ну это по-разному бывает! — рассмеялась Раиса Васильевна. — Иногда — свадьбой. — Она замолчала и, развернувшись, хитро посмотрела на Машу и Максима. — А иногда — битьем излишне любопытного дядюшки.

— Это за мою-то доброту? — похохатывая, возмутился Алексей Иванович. — Да, а если без шуток, то я бы отметил это дело как следует!

— Леш, давай немного отложим это, — предложила Наталья Николаевна. — У нас все впереди, а ребятам надо хотя бы поговорить.

«Ребятам надо хотя бы привыкнуть к тому, что можно быть рядом», — мысленно продолжил ее слова Максим.

Он не мог разобраться в чувствах, которые буквально нахлынули на него. Рядом сидела Маша, периодически на колени к нему садился его сын. Скорость, с которой стали разворачиваться события, присутствие большого количества малознакомых людей в небольшом пространстве салона машины доводили концентрацию его чувств до критического состояния. Как привыкнуть к тому, что на тебя смотрят твои же глаза? Как заставить сердце биться ровнее, когда в руках ты держишь маленькую ладошку, подобную твоей собственной? Как не пропустить всего того, о чем говорят ее глаза?

Маша видела волнение Максима, понимала его, потому что сама не могла быть спокойной, сама не знала, как себя вести. На выручку своим растерявшимся родителям пришел их маленький сын, и они оба сосредоточили свое внимание на нем, с радостью включаясь в предлагаемые им игры. Сначала малыш закрывал свои глазки ладошкой, а они должны были его «искать». Потом сорока-ворона варила кашу то на Машиной ладони, то на ладони Максима. А «по кочкам» малыш прыгал то на одних коленях, то на других.

Со стороны они смотрелись замечательно дружной семьей. Это заметили и окружающие. Глумовы бросали на них глубокомысленные взгляды, Наталья Николаевна от всей души хотела, чтобы это так и было. Максим с Машей, понимая всю двусмысленность ситуации, хотели быстрее сменить обстановку и вздохнули с облегчением, когда машина подъехала к дому.

С Глумовыми они простились легко, но смена салона машины на домашнюю обстановку не принесла им особого облегчения. Волнительным для них было все, что происходило уже в квартире: мытье рук, встреча взглядов, переодевание Максима, обычные слова.

— Маша, ты покорми Максима, а я поиграю с Мотей, — предложила Наталья Николаевна.

За обедом разговора у них не получилось. Маша ждала, Максим не мог решиться. Потом Максим сидел за столом и смотрел, как Маша кормит Мотю.

— Посидишь с мамой, или пойдем вместе уложим Мотю спать? — неожиданно спросила Маша.

— А я не помешаю? — Максим с тревогой посмотрел на нее.

— Нет, конечно, — успокаивая его взглядом, улыбнулась Маша.

В бывшей Машиной комнате, которая с появлением в ней Моти снова стала именоваться детской, Максим сел на предложенный Машей стул.

— Мы можем говорить, Моте это не помешает, если он хочет спать, ему ничего не может помешать. В Москве мы жили с ним…

— Я знаю, — перебил ее Максим, боясь услышать от нее страшную правду об их странной жизни в детском саду. — Если можешь, Маша, прости меня, — глядя на нее полными мольбы глазами, попросил он. — Я виноват, я очень виноват перед тобой, перед сыном…

— Нет! — твердо сказала она. — Никто не виноват! Хотя, знаешь, я иногда чувствую себя виноватой в том, что Мотя обязан своим появлением на свет не… любви и глубокому и вдумчивому планированию и ожиданию, а простому случаю и стечению обстоятельств. Это потом я ждала его с любовью и радостью…

— Случай помог нам встретиться, но все, что случилось в тот августовский вечер, не было случайным. Я был околдован, очарован тобой по-настоящему. Теперь, по прошествии этих двух лет, о которых у меня сохранились не только приятные воспоминания, я знаю совершенно точно: все случившееся с нами было настоящим, без притворства, лжи, фальши. Это дорогого стоит, поверь мне!

— Я верю тебе, — стараясь казаться спокойной, тихо сказала Маша.

Она еще не была готова говорить о тех своих чувствах, о переживаниях, о том, что она чувствует теперь.

— Я ведь мог в то утро не пойти в гостиницу, тем более что ноги мои совсем не хотели туда идти, а послушать свое сердце и остаться ждать тебя у твоего подъезда, а потом поехать за тобой на край света. Сердце, оказывается, бывает иногда умнее головы, и надо его слушать! Представь, сколько бы трудностей я разделил с тобой?

— Макс, я не жалуюсь, я приобрела ценный опыт, потому что многому научилась.

— А что теперь? И сердцем, и разумом сейчас я хочу одного: быть рядом с вами. Ты позволишь мне? — Максим умоляюще смотрел на Машу.

В ответ на его мольбу она только кивнула, не нашла слов, чтобы сказать, что она давно мечтает об этом. Но в их семье не принято было бурно выражать свои чувства, и она еще никогда и никому не говорила о них. Максим же был рад даже такому сдержанному согласию Маши.

— Маша, согласись, что случай наш не назовешь ординарным. Нам надо как бы перемотать ленту нашего фильма на два года назад и начать все сначала. Ты согласна?

И опять Маша только кивнула, но Максим понял ее, считая, что Маша имеет право говорить или не говорить о своих чувствах.

— Маша, тогда я приглашаю вас ко мне в гости.

— В Москву? — разочарованно спросила она.

— Маш, ты, пожалуйста, пойми… Мое мужское самолюбие не позволит мне сидеть на шее у твоей мамы, несмотря ни на какие законы сибирского гостеприимства. И потом, в счастливом конце нашей истории заинтересованы и другие лица. Это мои родители. Они все пережили вместе со мной, а своего внука узнали на фотографиях раньше, чем я в Моте узнал своего сына. А разве Мотя не имеет права знать всех своих бабушек и дедушек?

— «На фотографиях»? — удивилась Маша.

— Да, их дала мне Рогнеда Игоревна. Но я не зря вспомнил о своих родителях. Они всегда мне помогали, помогут и сейчас…

Маша смотрела на него непонимающим взглядом, а Максим достал телефон и набрал домашний номер.

— Максим, где ты? — услышал он взволнованный голос матери.

— Мама, я сижу у кроватки Моти, — улыбнулся Максим, посмотрев на спящего сына.

— Как «у кроватки Моти»? Ты же ехал домой?! — кричала она, а Максим испуганно прикрыл трубку рукой, словно ее крик и впрямь мог разбудить малыша.

— А теперь уже не еду, так получилось, долго рассказывать.

— А где Маша?

— И Маша рядом со мной. Можешь пригласить ее в гости. Передаю ей трубку.

Маша от неожиданности отпрянула, но, глядя на улыбающегося Максима, трубку хоть и нерешительно, но взяла.

— Здравствуйте, — сказала она своей невидимой собеседнице.

— Машенька, дорогая, здравствуйте! Машенька, я вас приглашаю… нет, я вас умоляю показать нам Мотю.

Слов матери Максим не слышал, но читал все, что отражало в момент разговора с ней лицо Маши, а когда услышал Машино согласие, одарил Машу своей чарующей улыбкой.

«Никогда не думала, что от улыбки могут бежать мурашки по коже», — подумала Маша и улыбнулась ему в ответ.

Этими улыбками они сказали друг другу больше, чем могли бы сказать словами. Эти улыбки говорили о том, что они понимают друг друга без слов.

Улыбаясь, они вместе с проснувшимся Мотей вышли к Наталье Николаевне, которая волновалась и мучилась в ожидании. По их глазам, их улыбкам и она все поняла без слов. Вместе они провели замечательный семейный вечер. Сообщение о том, что завтра дети улетают в Москву, немного огорчило Наталью Николаевну, но, подумав о счастье дочери, она быстро справилась с легким приступом материнского эгоизма.

Глава 22

Всю дорогу от своего дома до дома Максима Маша волновалась за сына. Малыш, то засыпая в транспорте, то просыпаясь при его смене, совсем выбился из своего режима. Маша, наблюдая за сыном, очень нервничала. Это не позволяло ей полностью отдаться своим ощущениям. Изредка, когда Мотя засыпал, она успокаивалась и наблюдала за их троицей как бы со стороны. Со стороны они смотрелись красивой, молодой семьей; Максиму удавалась роль заботливого отца и мужа, которого Маша даже в мыслях боялась назвать мужем и тем более мужем любящим.