Совершеннолетние дети - Вильде Ирина

Жизнь течет плавно, как ленивая речка. Постороннему наблюдателю может показаться, что нет ни малейших изменений ни в гимназии, ни в Даркиной жизни.

Мигулев спрашивает с одинаковым спокойствием и лаской тех, у кого «форте бине» [39], и тех, у кого «инсуфичиент» [40]. Мигалаке тоже без особого труда вспомнил, что в классе есть Попович. Правда, он спрашивает ее только по четвергам, на уроках грамматики и правописания, но все-таки признает ее существование. Добрый взгляд учителя Слепого, может быть, чаще, чем раньше, отдыхает на Даркиной голове. Мамины письма, как и раньше, сердечны и нежны. В них нет ни укоров, ни жалоб. На «станции», как всегда, по воскресеньям на десерт подают блинчики с вареньем. Даже учитель закона божиего отец Луцев также, как и сорок лет назад, заканчивает урок словами: «А теперь, дети, помолимся господу богу!»

Данко, изредка встречая Дарку, тоже неизменно приветствует ее излюбленным:

— О, Дарка! Как дела?

Подготовка к «празднику воссоединения» без суеты и шума систематически продолжается.

Только одна Дарка в этом заколдованном мирке сгорает от тайного ожидания. Что-то зреет за ее спиной, помимо ее сознания. Смешно, что все эти цыганюки, ореховские хотят скрыть это от нее. Но от их мозга и конспиративно сжатых губ к Дарке тянутся невидимые, без цвета и запаха, лучи. И она ждет. Ждет, что в один из дней кто-нибудь из них встретит ее и скажет: «Все готово. Если хочешь, чтобы мы победили, присоединяйся к нам».

Дарка нарочно старается попасться на глаза Оресту, напомнить, намекнуть ему, что готова идти за ним.

Возвращаясь с Лидкой из гимназии, Дарка внезапно останавливается возле магазина, в котором продаются ремни и седла.

— Подождем немного… Там идет Орест, он хочет мне что-то сказать!

Цыганюк здоровается и проходит, не говоря ни слова.

Тогда Лидка от смеха переходит к возмущению:

— Ты, Дарка, какая-то сумасшедшая! Я тебе говорю, что у тебя мания преследования!

Теперь Дарка, возвращаясь из гимназии домой, ускоряет шаг.

— Скорее, Лидка, скорее! Или ты останься, а я побегу… Мне, наверно, пришло письмо.

Но письма нет. Не было его ни вчера, ни позавчера. Возможно, не будет ни завтра, ни послезавтра.

Ночью Дарка вскакивает и садится на кровати.

— Кажется, кто-то стучит в окно!

Приходит хозяйка в ночной кофточке, со свечкой в руке. Никто не стучал. Пусть Даруся прочтет молитву и постарается уснуть.

Однажды в сырой день, когда на склонах уже зеленеет первая травка, а в оврагах еще лежит снег, кто-то принес в класс первые подснежники. Бедные цветы, сорванные, проколотые булавкой в самое сердце или стиснутые в букетики, гибнут очень скоро. Но их смерть нисколько не меняет того факта, что весна уже пришла. Она еще только прихорашивается в передней капризного марта.

«Праздник воссоединения» уже не за горами. Дарка не может удержаться и заговаривает с Ореховской:

— Ты не хочешь мне ничего говорить, но я знаю… что-то произойдет на этом празднике… Орест, наверно, не упустит такого случая, вот увидишь! Вот увидишь, что из этого выйдет! — повторяет Дарка, хотя словами не может передать картину, которую рисует ее воображение.

Наталка на этот раз не рассердилась. Она по-матерински, — все же старше на три года, — гладит ее.

— Ничего не произойдет, Дарка. Так надо. Успокойся.

Дарка не верит подруге. Они просто считают ее не созревшей для дела, вот и все.

День двенадцатого апреля выдался пасмурный, моросил холодный мелкий дождик. Впрочем, не обращая внимания на плохую погоду, все ученики и ученицы обеих гимназий пришли на праздник. В гимнастическом зале, в треугольнике между дверью и стеной, вырос целый лес зонтиков. Зонтики плачут крупными слезами. Их слезы растекаются по полу грязными извилистыми струйками. На стене, украшенной сосновыми ветками и трехцветными флагами, — портреты их величеств короля Фердинанда и королевы Марии.

Дарке хочется пробраться вперед, но более сильные плечи отталкивают ее в самую глухую и набитую людьми часть зала. Отсюда ей не видна даже голова Ореста. Дарке кажется, что он должен быть где-то впереди, и, верно, так оно и есть.

Ей вспоминается (память иногда в самые серьезные минуты открывает такие тайники) рассказ дяди Мухи. Он тогда был еще студентом. На одном митинге или императорском параде собралась такая толпа, что ему пришлось идти по головам, чтобы выбраться из нее. Дарке становится страшно. А что, если ей придется маршировать по плечам и рукам мальчишек?

Дарка думает: сейчас это начнется. Она не может даже представить себе, как именно начнется. Может быть, Орест выскочит вперед, сбросит директора с подмостков и крикнет: «Позор оккупантам!» Или кто-то по сигналу бросит камень в портреты королевской четы, а весь зал начнет свистеть?

На подмостки поднимается принарядившийся, черно-белый, как сорока, директор и начинает праздничную речь. Значит, это произойдет в другую минуту. Возможно, в самом конце праздника? Директор говорит авторитетно, убедительно. Под конец («О чем это он болтал?» — спрашивает себя Дарка) директор благодарит короля от собственного имени, от имени всех учеников и всего рутенского (читай: украинского) народа на Буковине за то, что монарх взял украинцев под свою милостивую опеку. Директор кончает и слегка наклоняет голову. Учителя начинают аплодировать. В зале раздаются отдельные хлопки. Мигалаке поднимается на цыпочки и вытягивает красную, набрякшую шею: «Кто это там смеет не аплодировать?»

Но аплодировавших было так мало, что легче было запомнить тех, кому понравилась директорская речь.

Остальная программа идет ровно, как по проволоке. Только Косарчук из шестого сбивается и от страха дважды декламирует одни и те же строчки стихотворения. Зал дрожит от рукоплесканий. Мигалаке вскакивает на кресло, как молодой петушок на насест: «Что там опять?»

Директор еще раз поднимается на подмостки. Дарка сворачивается в клубок и ужом проскальзывает вперед. Теперь, когда начнут петь государственный гимн, это начнется. Внимание! Внимание, девочки! Внимание, мальчики!

Директор закладывает руки за спину («Неужели он думает в этой позе петь гимн?») и говорит на весь зал:

— Теперь я попрошу всех через заднюю дверь спокойно, не спеша, выйти в сад. Там в память вечного союза Буковины с великой Румынией мы посадим молодой дубок, как символ силы и прочности этого воссоединения. Я прошу выходить спокойно, без шума.

Свежевыкопанная ямка похожа на могилку. Ученики выстраиваются возле этой свежей раны в земле и ждут. Прямо напротив Дарки, по ту сторону могилки, стоит Орест. Его лицо на фоне заплаканного неба кажется таким бледным, что даже неприятно на него смотреть. Губы тоже побелели, их не отличишь на лице. Дарка смотрит на него так напряженно, что правый глаз у нее начинает слезиться. Цыганюк мотает головой, словно отмахивается от чего-то, и встречается с ее взглядом.

«Я готова. Я на все готова. Только жду твоего знака», — сигнализируют Даркины загоревшиеся глаза.

Орест утомленно опускает веки и мгновенно опять поднимает их. Значит, он принял к сведению Даркин взгляд. Дарка так полна тем, что должно произойти, своей близостью к событиям, что весь праздник видит как сквозь закопченное стекло. До ее ушей, словно залитых воском, долетают слова новой речи (теперь говорит директор женской гимназии), но они никак не могут переступить порог сознания. Это уже так близко, что. Дарка перестает дышать. Учитель пения поднимает руки вверх. Внутри у Дарки что-то вскрикивает, и она застывает с широко раскрытыми глазами: Орест тоже поет королевский гимн…

Могилку засыпают. Толпа вокруг начинает редеть. Могильщики расходятся. Только Дарка стоит на своем месте в грязи и под дождем.

— Дарка, посмотри на себя… ты вся в грязи! — дергает ее за рукав Лидка. — Возьмем зонтики — и домой…