Три женских страха - Марина Крамер

Морозный воздух очень меня взбодрил, я дышала открытым ртом, стараясь вдохнуть как можно больше, и папа сердился:

– Что ты, Сашка, как маленькая! Простудишься – мало болячек?

Я послушно закрыла рот и улыбнулась:

– Ты со мной, как с грудной.

Он усмехнулся и поправил плед, чуть сползший с моих ног на снег.

– Папа, а у нас в доме есть пистолет? – вдруг спросила я, удивив отца. – Должен быть – раз я стреляла.

– Как не быть – есть. Но тебе зачем?

– Я… хочу вспомнить.

– Саня, да ты ж правша! – жалобно заговорил отец, садясь передо мной на корточки. – С правой руки стреляла-то. Как левой будешь? Зачем так себя изводить?

– Я не буду стрелять, просто подержу. Пожалуйста! – взмолилась я, и папа махнул рукой.

Поднявшись, он подозвал охранника и протянул руку. Тот вынул из-под полы куртки пистолет и протянул отцу. Когда оружие оказалось в руке, я испытала странно-знакомое чувство – возбуждения и сосредоточенности одновременно. Перед глазами появился стенд и тренер – невысокий худенький мужчина в спортивном костюме. И я – лет тринадцати. Вот ко мне ползет из глубины бумажная мишень, изрешеченная пулями в районе черного центрального круга.

Я взяла пистолет в левую руку, покрутила, осмотрела как могла – с одной рукой крайне сложно. Вскинув руку, прицелилась и зажмурила глаз. Ох, как же захотелось выстрелить, почувствовать запах нагревшегося от стрельбы металла!

Я повернулась к отцу и закусила губу. Папа успокаивающе погладил меня по плечу:

– Ничего, Саня, еще постреляешь. Не может быть, чтобы ты так и осталась сидеть колодой. Да и врач сказал – временно. И Акела своего доктора хочет привезти – ты помнишь Фо?

Не помнила я никакого Фо, как не помнила и связи с этим Акелой, на которого так часто ссылается в разговоре папа.

– Отдай пистолет, Саня. – Отец осторожно вынул из моих пальцев оружие и отдал охраннику. – Вот подлечишься – и будешь стрелять сама.

Я с сожалением проводила глазами пистолет, скрывшийся вновь в кобуре под мышкой у охранника, и вздохнула.

– Папа, скажи… а вот ты говорил, что со мной еще был брат. Что с ним?

– Он жив, но лежит в реанимации. Я его тоже заберу, когда будет можно. Это странно, Сашка, – у тебя травмы тяжелее, голова все-таки, и вот ты здесь, а он пока в коме, хоть и ранен в грудь. Я к нему охрану посадил, чтобы как с тобой не вышло.

Семен… Семен… в голове заворочалось что-то тревожное, то, чего почему-то нельзя говорить папе. Что-то связанное с Семеном.

Папа снова завел разговор об Акеле. Я уже слушать это не могу, но он не успокаивается, и пришлось сделать вид, что я внимательно слушаю, а самой пытаться восстановить в памяти еще хоть что-то.

– Ты бы знала, Санька, что он пережил, – говорил отец, присев на подлокотник кресла и опираясь на свою трость. – Нашел он вас на лодочной станции, в машину обоих погрузил – и пулей в город. Пока ехал – набрал мне, я тоже подтянулся, и Моня с Бесо подъехали.

Услышав два незнакомых имени, я встрепенулась:

– Кто это?

– Не помнишь? Моня – бухгалтер мой, а Бесо – почти как брат, у нас бизнес общий. Ты у них на глазах росла.

Какие-то силуэты всплыли – толстый приземистый грузин и почти такой же толстый, только еще в странных очках, державшихся только на горбатом носу, человек в светлом пальто. Не помню, кто есть кто…

– Ну, мы-то раньше подтянулись, у больницы машину встретили, – продолжал папа. – Открыли дверки, а там… Семка-то вообще почти не дышал, врачи сразу сказали – гарантий нет. А ты глаза то открывала, то снова закрывала – в крови вся, волосы слиплись, комок сплошной. – Он постарался незаметно вытереть глаза, но я все равно увидела.

Из дома к нам спешила Галя с двумя чашками, над которыми поднимался пар.

– Вот, Ефим Иосифович, чайку горячего с молочком, а то холодно, застудите Санюшку, да и сами застудитесь. – Она подала одну чашку отцу, а вторую поднесла к моим губам, и я сделала глоток.

– Все, иди, – велел папа, забирая у нее вторую кружку. – Иди, сам я.

Галя убежала, а он продолжил:

– Я врача в приемном к стене прижал, говорю – ты мне скажи, мил-человек, она жить-то будет? А он – я тебе гадалка, что ли? Как пойдет, мол. Ну, тут Акела не вынес, поднял его за халат и шипит: «Если не выживет – сожгу». Кое-как мы его втроем из приемного-то вытолкали. Он на крыльцо сел, закурил и говорит – поеду, раз вы тут, посмотрю, что можно найти там, на станции. Я и вздохнул с облегчением – ну, думаю, вот и ладно, от греха подальше.

В это время в распахнувшиеся ворота въехал большой зеленый джип. Я пристально смотрела на него, но не могла понять, видела ли раньше. Отец смотрел в том же направлении.

– Ты кого-то ждешь? – спросила я, хотя почему-то при виде этой машины у меня чаще забилось сердце.

– Жду, – кивнул отец. – Я тебя оставлю ненадолго, ладно? Вон Игорь с тобой посидит, хорошо, Кнопка?

– Да, конечно.

Из джипа выбирался огромный лысый мужчина со смешной косой на затылке, весь запакованный в кожу. Черная повязка на глазу и сплошной шрам вместо левой щеки – да это же тот самый человек… как его… Акела. Почему папа говорит, что он мой муж? Неужели за такого можно выйти замуж? Он же чуть моложе папы! И я совсем – абсолютно ничего не помню.

Он посмотрел в мою сторону, но не подошел, они с отцом остановились метрах в десяти и заговорили. Я сперва не прислушивалась, но потом, уловив свое имя, напрягла слух.

– Понимаешь, Фима, – говорил Акела, чуть наклонившись к отцу, – понимаешь, ерунда какая… Я ведь так и не смог выяснить, зачем они на эту станцию лодочную поехали. Труп принадлежал какому-то Эдуарду Воротченко, бармену в гей-клубе. Откуда у Альки с Семеном такие знакомства? И чего ради он встречались с ним в таком глухом углу? От трассы километров пять лесом.

– Так, может, это он – их? – угрюмо спросил папа, разгребая снег тростью. – А потом уж Сашка – его?

– Нет, Фима, он умер раньше – и был связан по рукам и ногам. И пуля в его теле была не из ее пистолета. В Альку стреляли справа – она повернулась. И на ее куртке сзади была чужая кровь – не ее и не Семена, я специально у ментов узнавал, они экспертизу делали. У Альки третья группа, у Семена тоже, а там была первая.

Папа ударил тростью по перилам крыльца, и снег с них полетел на землю.

– Странно это.

– Странно. То, что осталось от Семкиного «Туарега», я тоже попросил осмотреть. Так эксперты сказали – скорее всего, выстрел в бензобак. И крыло правое заднее все в пулевых отверстиях – похоже, в бензобак и стреляли, – продолжал Акела, а у меня в голове опять всплывали картинки.

Я сижу на холодной земле за колесом джипа, в руках пистолет, вокруг – выстрелы. И я почему-то думаю – ну зачем, зачем брат развернул машину носом к дороге, когда подъехал? Ведь так куда проще пробить бензобак в случае нужды… И опять, опять этот голос: «Обходи справа!»…