Великие химики. В 2-х т. Т. 2 - Калоян Манолов

— Женни, едем в Америку! — Он протянул жене конверт. — Читай. Это письмо профессора Нефа[311] из Чикаго. Меня приглашают выступить с лекцией на торжествах по случаю десятилетия Чикагского университета! Чествование состоится весной 1901 года.

Начались спешные приготовления к отъезду. Женни, конечно же, должна его сопровождать. Главой большой семьи оставалась старшая дочь, Женни-младшая.

Новый Свет ошеломил их уже в Нью-Йоркском порту. Головокружительный водоворот непрерывного состязания со временем… шум, огни рекламы, города, десятки новых знакомств и новых друзей…

Америка приветливо встретила знаменитого ученого. Его буквально осыпали почестями — Вант-Гофф был избран членом-корреспондентом Академии в Вашингтоне, почетным членом Чикагского университета… Но все же самая большая радость ждала его в Европе — по возвращении он должен был немедленно ехать в Швецию для получения Нобелевской премии.

Первая Нобелевская премия по химии! 10 декабря 1901 года в Стокгольме собрались выдающиеся ученые мира. Торжественная церемония в празднично освещенном зале Шведской Академии наук была действительно незабываема.

Вечером на банкете Вант-Гофф получил возможность выразить свою сердечную благодарность за большую честь, которой его удостоили. Комитету по Нобелевским премиям в области химии и лично его председателю, профессору Перу Клеве. В последующие дни, согласно требованиям Нобелевского комитета, награжденные должны были выступить с сообщениями о научных достижениях, за которые им была присуждена премия. Вант-Гофф в своей лекции говорил о теории растворов. Рентген[312] — о свойствах и применении открытых им лучей.

Сразу после торжеств Вант-Гофф вернулся в Берлин. Исследования процесса солеобразования при испарении морской воды продолжались. Мейергоффер уже получил много простых, двойных и даже тройных солей — безводных и кристаллогидратов. Теперь требовалось обобщить результаты, чтобы получить целостную картину процессов, протекавших тысячи лет назад в условиях усиленного испарения соляных водных бассейнов. Вант-Гофф начал работу над рукописью «Исследование условий образования океанических соляных отложений»[313], но лабораторные исследования не прекращались. В процессе работы возникали все новые и новые проблемы, и их надо было решать и проверять экспериментальным путем.

Наделенный редкой работоспособностью, Вант-Гофф обычно работал по 12–14 часов в сутки. Вечером, как всегда, он усаживался в свое кресло у камина. Порой он откладывал тетрадь в сторону, открывал какую-либо книгу или лабораторный журнал, находил то, что ему было нужно, и снова продолжал писать. Однако в последнее время он все чаще и чаще устало откидывался на спинку кресла и, закрыв глаза, подолгу сидел неподвижно. Коварная неизлечимая болезнь уже давала о себе знать. Вант-Гофф утратил прежнюю работоспособность, лицо его осунулось, какая-то тяжесть в груди затрудняла дыхание. Оставался единственный выход — хирургическое вмешательство.

Операция прошла успешно, но здоровье ученого не восстанавливалось. Прошло несколько долгих и мучительных месяцев. О нем заботились близкие, часто посещали друзья, но разве он мог так бездеятельно жить?

— Нужно перебраться в какую-нибудь частную клинику. Найди доктора Кремзера и поговори с ним, — сказал он однажды старшей дочери, которая после смерти матери взяла на себя заботы о семье.

— Я уже встречалась с ним. Он предлагает переехать к ним в Зальцгейн. Это в Гарце. Условия там прекрасные.

В клинике доктора Кремзера обстановка была совсем иной. В распоряжении Вант-Гоффа была большая комната с библиотекой. Через некоторое время ему разрешили вставать, а потом понемногу и работать. Казалось, болезнь отступала. Вант-Гофф снова собрался с силами и продолжал работу над рукописью об образовании океанических отложений. Но сейчас работать было гораздо труднее — Мейергоффер, вместе с которым они занимались этой проблемой, скончался в начале 1906 года. И все-таки работа была доведена до конца и книга вышла в свет в 1909 году.

Больной Вант-Гофф продолжал работать. Новые планы, новые идеи… Он делал пометки в дневнике, надеясь по возвращении в Берлин продолжить исследования. Однако болезнь все чаще напоминала о себе, она с каждым днем уносила его силы. Теперь он уже почти не вставал с постели. От грустных размышлений спасали только друзья — их было много, и они не забывали его. Даже Аррениус, ненадолго приехавший в Швейцарию, нашел время навестить старого друга. Уныние и грусть как-то незаметно отступали перед его жизнелюбием.

— Я нахожу, что ты в отличном виде, — сказал Аррениус, опустившись в кресло возле больного.

— Это только кажется, друг мой. Я уже не могу читать даже сидя. Приходится лежать.

— Пустяки, дорогой. Я всю жизнь читал лежа, — ободряюще сказал Аррениус, стараясь скрыть свою тревогу. Как изменился даже голос Вант-Гоффа!

Наступило короткое молчание. Аррениус невзначай открыл дневник, лежавший на столике возле постели, и прочитал про себя:

«15 марта 1910 года. Умер Ландольт[314].

27 марта 1910 года. Остаюсь в постели. Похудел на три фунта.

4 апреля 1910 года. Погиб Абегг[315]. Это девятый из моих знакомых, умерших в эту проклятую зиму…»

Эта встреча двух больших ученых и друзей была последней, 1 марта 1911 года Вант-Гофф скончался.

ВИЛЬГЕЛЬМ ОСТВАЛЬД

(1853–1932) 

В окрестностях Лейпцига, там, где расстилаются сочные-зеленые луга, на склоне невысокого холма уютно расположилась деревушка Гроссботен. На краю ее, как раз на границе между лугами и буково-ольховым лесом, стояла вилла профессора Вильгельма Оствальда под названием «Энергия». Название это придумал сам хозяин, и теперь так называли его дом все друзья и знакомые известного ученого.

Уже несколько дней подряд в доме все были заняты праздничными приготовлениями. Приближалось второе сентября 1913 года, день рождения Оствальда. Это был шестидесятый день его рождения, и многочисленная семья готовилась торжественно чествовать юбиляра.

Один из самых больших сюрпризов приготовили Вольфганг, старший сын Оствальда, профессор коллоидной химии в Соединенных Штатах, и Грета, любимая дочь, с которой Оствальд часто отправлялся на прогулки, захватив с собой мольберт и» краски. О сюрпризе в доме знали все, кроме виновника торжества.

В то утро Оствальд, как обычно, проснулся под звуки любимого «Восхода» Гайдна, быстро умылся и на цыпочках вышел из дома — он любил гулять по утрам.

«Ханхен и дети еще спят. Устали от всей этой предпраздничной суматохи. Приму поздравления после прогулки», — подумал он и решил было направиться к березовой роще. Но Оствальд ошибался — разве могли спать в такой день его близкие? Услышав шаги по каменным ступенькам лестницы, супруга профессора Нелли, которую он ласково называл Ханхен, и дочь Грета тихонько прокрались на веранду и, укрывшись за кустами, наблюдали за ним. Еще любопытнее оказались внуки. Крадучись, они следовали за любимым дедушкой.

Оствальд шел медленно, глубоко вдыхая свежий воздух необыкновенно теплого сентябрьского утра. Он залюбовался чистой небесной синевой и, может быть, в сотый раз подумал, что небесная синева имеет тысячи оттенков — в сентябре одни, в мае или январе — другие. И тут его взгляд остановился на пестрой табличке, которая висела на единственном каштане, подаренном ему когда-то знакомым садовником из Эрфурта. Оствальд подошел к дереву.

«Какое красивое сочетание цветов! Безусловно, это дело рук Греты» — подумал он. На красочной табличке он увидел строки какого-то стихотворения. «А это под силу только Вольфу. Если бы Вольф не стал ученым, он был бы поэтом». Оствальд начал читать. Поэма переносила его в детство. Он увидел родной город Ригу, и бондарню отца, и сверкающую чистотой комнату, где мать, усевшись у окна, вышивала по рисунку, который придумал Вильгельм. Как они любили друг друга, мать и сын! Она радовалась широте его интересов и во всем старалась помогать сыну. Приготовив уроки, мальчик помогал ей по дому, а иногда отправлялся в бондарню к отцу.

Маленький Вильгельм любил покупать у аптекаря всевозможные химикаты. Чего только он из них ни делал — то бенгальский огонь, то крошечные бомбочки. Но его гордостью был фотоаппарат, который он сам собрал из нескольких линз. Первые снимки Вильгельм начал делать позже, когда научился изготовлять фотопластинки и фотобумагу. Когда он вырос и начал сам зарабатывать — главным образом частными уроками, — на первые свои деньги он купил матери швейную машину. Это была такая редкость по тем временам и такая радость для матери! Она поощряла его увлечение рисованием и настаивала, чтобы он поехал в Петербургскую академию художеств, но старый Оствальд был непреклонен — Вилли должен стать инженером, в крайнем случае, химиком.