Испытание добром (сборник) - Александр Тесленко

— Человек действительно величайшая загадка, — согласился журналист. — Но биокибер Доброслав находился с вами наравне до последней минуты.

— Вполне возможно. — Я плохо помню последние дни… Со вторым контейнером было еще тяжелее. Катастрофически ускорялось излучение энергии, мы сами провоцировали это своим вмешательством. А убыстрить аннигиляцию мы не имели права. Кроме того, с каждым днем нас становилось все меньше, и потому каждому приходилось все большее время находиться в смертоносном потоке нейтронов… Последние дни совершенно выпали из моей памяти. Не могу сказать точно, когда отказала память. Пожалуй, это случилось на одиннадцатый день… Но я все с тем же упорством хватался за когерат, с наступлением моей очереди уверенно и точно кромсал смертоносный контейнер. Так рассказывали мне потом те, кто наблюдал за происходящим на телеэкране.

Но я ничего не помню, — в голосе Самуила Боруня проскальзывала гордость за себя, за человека. — Говорят, я вышел последним после уничтожения второго контейнера…

— Да, вы были последним. Вас вынес биокибер Доброслав. Вы уже не могли сами идти… Но и у него из разрушенных сосудов вытекала биоплазма, но он вынес вас, как малое дитя. А вы из последних сил кричали: «Слышите, хлопцы! Все в порядке! Земля наша! Земля…»

— Правда? Не помню и этого. И никто мне не рассказывал.

— Последние часы ни один из телекариусов не действовал. И они все были повреждены нейтронным потоком. Потому-то телеинформаторы на Земле молчали… А врач, отправлявший вас и Доброслава на поверхность, был необычайно взволнован и занят… Потому-то об этом никому и неизвестно. Да разве это самое важное? А вы и вправду не помните?

Самуил Борунь громко рассмеялся:

— Честное слово, абсолютно ничего не помню. Вы мне не верите?

— Раньше не верил…

— Постойте, постойте… а откуда известны подробности вам?

— Простите, но я… я биокибер Доброслав.

— В-вы? Доброслав?.. — Человек весь напрягся. — И вы, бессовестный, ждали десять лет, чтобы сказать мне об этом сейчас? Почему?! — Глаза его увлажнились.

— Мы очень изменились, — сказал он после паузы. — Почему мы с вами… с тобой не встречались все эти годы? Хотя бы позапрошлой осенью в «Звездном»…

— Простите, я… мне казалось, что вам не хочется меня видеть… Я не понимал почему, но почему-то так думал… Простите, но я не верил, что вы не помните…

— Ну как ты мог, Доброслав? — Самуил Борунь не сдерживал слез, обнимая биокибера.

Они долго смотрели друг на друга.

— Ну… это надо быть биокибером, чтобы такое вообразить… — сквозь слезы говорил Борунь. — А ты сильно изменился.

— Да и вас трудно узнать. Но мы живем. И я всегда говорил себе: это неважно, что он не хочет меня видеть, что забыл обо мне. Главное — мы все выстояли, победили. Осталась Земля… И, знаете, я никогда не держал в сердце обиды на вас… И перенес я все тогда только благодаря вам…

МОНОЛОГ ОДНОГО ОТШЕЛЬНИКА[13]

К воротам Инканского комбината биокибернетики медленно подкатила черная легковая машина. За прозрачным обзорным фонарем кабины застыли фигуры женщины с короной золотистых кос на голове и тучного мужчины. За ними на откинутых сиденьях — кто-то третий, на носилках, тонкое белое покрывало повторяло крупные сильные формы его тела. Ни мужчина, ни женщина долго не выходили. Сидели, точно уснувшие или смертельно усталые.

Дежурный биокибер Августин заметил подъезжавшую машину и сразу узнал Мартина Реденблека и профессора Ларту Варич. Его удивило их поведение, даже несколько испугало, и он подбежал к ним, чтобы помочь.

— Добрый день, — поприветствовал он и слегка постучал по кабине.

Мужчина с женщиной только после этого пришли в себя и заметили биокибера.

— Добрый день, милый Августин, — постаралась улыбнуться женщина.

— Кто это? — спросил биокибер, взглядом указывая на носилки.

Мартин Реденблек и Ларта Варич молчали. И вдруг Августин сам понял, вспомнив недавние события.

— Это он? Дьондюранг? Наш легендарный биокибер…

— Да…

— Никто из нас не вечен, — вздохнул Августин, — Вам помочь?..

«Вот упругая масса основания барореторты послушно принимает форму моего тела, словно не желает ни в чем препятствовать мне в последней дороге. Опускается прозрачный пластиконовый купол, изолируя меня от окружающего. Включились двигатели энергоблоков — барореторта завибрировала.

Сознание исчезнет последним. Но пока не исчезло. Оно еще мое. Спасибо и на этом. Знаю: на моем лице сейчас уже маска вечного покоя. Весь я неподвижен, как каменное изваяние. Но мыслить еще могу. Спасибо.

Словно видится экран телеинформатора, на котором демонстрируется очередная передача знаменитого Жалио, Слепого Жалио, который видит все, но… не глазами. Артистические улыбки со студийной сцены видятся мне, как часть какого-то представления, где нельзя объективно определить фальшь, ибо нельзя определить степень истинности.

Постараюсь осмыслить прожитое. Когда-то было… уже распадается на хрупкие острые обломки… Никогда уже не допишу своей последней книги. А прежде усматривал в этом миссию своей жизни. Не напишу. В чем же тогда моя миссия? Стать частицей вечной машины? Но и это не так-то просто — быть достойной частью вечной машины существования, отлаженной испокон века, могущественной, мудрой и жестокой.

Мне всегда нравилась отведенная мне роль в этом мире. Некоторое время думал даже о превосходстве киберов над людьми. Впервые эта мысль пришла после встречи с профессором биологии Майклом Армом. Он искренне удивлялся, что его жена ничего не понимает в сложных физиологических механизмах пищеварения, но это нисколько не мешает ей нормально питаться, абсолютно не разбирается в проблемах генной трансформации, но умеет рожать детей. Профессор говорил совершенно серьезно, даже усматривал в этом некоторую дисгармонию материи. Я слушал его и думал, что биокибер никогда не размышлял бы так по-детски наивно и рационально.

Почему мне вспомнился этот профессор? Неужели он стоит того, чтобы о нем вспоминать в последние минуты своего существования? Не знаю. Я так и не смог выработать для себя устойчивых эталонов определения значимости. Осознал лишь следующее — то, что сегодня кажется мелким и незначительным, завтра может осмыслиться иначе.

Я счастлив от сознания того, что ни мысли мои, ни опыт не пропадут. Мой центральный анализатор, блоки памяти пойдут на изучение в Инканский информационный центр. Мои жизненные воззрения, принципы будут использованы следующими поколениями.