Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Анри Феваль

который тянется до Саламанки, а мы не обнаруживали никаких признаков постоялого двора. Смеркалось, на дороге все реже встречались погонщики мулов; наступал час опасных встреч. Слава богу, ничего такого у нас в тот вечер не было, но зато мы сделали доброе дело. Ведь в тот вечер, матушка, мы нашли Флор, мою любимую цыганочку, первую и единственную мою подругу.

Мы давно уже расстались, но все равно я уверена, что она часто вспоминает обо мне. Дня через три после нашего приезда в Париж я была одна в комнате на первом этаже и пела. Вдруг я услыхала на улице крик, и мне показалось, что я узнала голос Флор. Мимо проезжала карета, большая дорожная карета без гербов. Шторы в ней были задернуты. Наверное, мне померещилось. Но с той поры я часто подхожу к окну в надежде увидеть ее тонкий, гибкий стан, волшебную ножку, едва касающуюся мостовой, и черные глаза, сверкающие под кружевной мантильей. Я с ума сошла! С какой стати Флор быть в Париже?

Дорога шла над пропастью. И на краю ее спал ребенок, девочка. Я первой заметила ее и попросила моего друга Анри остановить мула. Соскочив наземь, я опустилась на колени возле нее. Это оказалась маленькая цыганка примерно моих лет, и такая красивая! Никогда я не встречала никого очаровательнее Флор — столько в ней было грациозности, изящества и милой шаловливости.

Сейчас Флор, наверное, прелестная девушка.

Не знаю, почему мне сразу же захотелось ее поцеловать. Поцелуем я разбудила ее. Мне она улыбнулась, но, увидев Анри, испугалась.

— Не бойся, — сказала я ей, — это мой добрый друг, мой отец, он полюбит тебя, потому что я тебя люблю. Как тебя зовут?

— Флор. А тебя?

— Аврора.

Она опять улыбнулась.

— Старик-поэт, который сочиняет нам песни, — сказала она, — часто вспоминает про слезы Авроры, которые, словно жемчуга, блистают в чашечке цветка. Но я уверена, ты никогда не плачешь, а я вот плачу очень часто.

Я не поняла, что она хотела сказать этим рассказом про старика-поэта. Анри позвал нас. Она приложила руку к груди и вдруг воскликнула:

— Господи, как я хочу есть!

И я увидела, какая она бледная. Я обняла ее. Анри тоже слез с мула. Флор сказала, что не ела со вчерашнего утра. У Анри была краюшка хлеба; он дал ей его вместе с остатками хереса из фляжки. Флор жадно ела. Запив хлеб, она взглянула на лицо Анри, потом на мое.

— Вы не похожи, — пробормотала она. — Почему у меня нет никого, кого бы я любила?

Флор поцеловала Анри руку и произнесла:

— Благодарю вас, сеньор кабальеро. Вы столь же добры, сколь и красивы. Умоляю вас, не оставляйте меня ночью на дороге!

Анри был в нерешительности: цыгане слывут опасными и хитрыми злодеями. Может быть, они нарочно подбросили девочку на дороге, чтобы устроить ловушку. Но я так упрашивала, что Анри в конце концов согласился взять маленькую цыганку.

Мы с нею были безмерно счастливы, в отличие от мула, у которого увеличилось число седоков.

В пути Флор рассказала нам свою историю. Она принадлежала к табору, который из Леона направлялся в Мадрид. Вчера утром на их табор, не знаю по какой причине, напал отряд Санта-Эрмандад[74]. Флор спряталась в кустах, а ее соплеменники бежали. Когда опасность миновала, Флор захотела присоединиться к табору, но, сколько она ни шла, как ни бежала по дороге, догнать его так и не смогла. Прохожие, которых она расспрашивала, швыряли в нее камни. Поскольку она была некрещеной, ревностные христиане отняли у нее посеребренные медные сережки и бусы из фальшивого жемчуга.

Настала ночь. Флор провела ее в стогу. За весь день у нее во рту не было ни крошки, но, по счастью, кто спит, тот обедает. Весь следующий день она шла голодная; крестьянские собаки облаивали ее, а дети кричали вслед ругательства. Время от времени она находила отпечаток египетской сандалии на дорожной пыли, и это ее ободряло[75].

Вообще у цыган между тем местом, откуда они идут, и местом назначения существует пункт, где они устраивают привал и встречаются. Флор знала, где найти своих, но туда было еще идти и идти. Встреча была назначена в ущелье у горы Баладрон, что рядом с Эскориалом, лье в семи-восьми от Мадрида.

Нам было по пути. Я уговорила моего друга Анри довезти Флор туда. Она спала со мной на охапке соломы на постоялом дворе и разделила с нами все удовольствия от чудовищного варева, которое нам подали на ужин.

Кастильская олья-подрида — это яство, которое в остальной Европе трудно приготовить. Для нее нужно взять свиное копытце, немножко бычьей шкуры, половину рога козы, подохшей от бескормицы, капустных кочерыжек, кожуры репы, мышей-полевок и полтора буассо[76] чеснока. Приблизительно таковы и были составляющие, которые мы опознали в вареве, поданном нам в одном из самых изобильных во владениях короля Испании постоялых дворов, что находится в деревне Сан-Лукар на полпути между Прескерой и Сеговией.

С той поры как хохотушка Флор стала нашей спутницей, дорога уже не казалась нам такой однообразной. Она была такая же веселая, как я, но знала и умела гораздо больше. Она умела танцевать, умела петь. Она развлекала нас и рассказывала про всякие гнусные проделки своих соплеменников-цыган.

Мы спросили ее, какому богу они поклоняются.

Она ответила:

— Полному кувшину.

Но в Леоне, в городе Саморе, она повстречала монаха из ордена Милосердия, который поведал ей о всемогуществе Бога христиан. И Флор пожелала принять крещение.

Целую неделю она была с нами: столько времени нам потребовалось, чтобы добраться от Сан-Лукара, что в Кастилии, до горы Баладрон. Когда мы увидели эту хмурую гору, где должны были расстаться с Флор, я опечалилась, но не догадывалась, что то было предчувствие. Я привыкла к Флор. Целую неделю мы ехали верхом на муле, держались друг за друга и все время болтали. Она полюбила меня, а для меня стала почти как сестра.

Парило, небо весь день было закрыто тучами, воздух стал тяжел, как перед грозой. У подножия горы начали падать первые крупные капли дождя; Анри дал нам свой плащ, мы обе завернулись в него и продолжали подъем уже под хлещущим ливнем, подгоняя нашего ленивого мула.

Флор пообещала нам от имени своих соплеменников самый сердечный прием. Никакой дождь не мог испугать моего друга Анри, а мы с Флор были готовы перетерпеть любую грозу под развевающимся укрытием,