Особо одаренная особа - Вересень Мария

Оставшись в одиночестве, я поняла, что утомилась, а также то, что ближайшие три-четыре дня мне будет очень нелегко, потом станет легче. Через четыре дня, по словам Велия, люди умирают от жажды, отправляясь в светлый Ирий.

Протянула я, однако, намного дольше. Не сказать, что время летело стрелой, я поняла, насколько каторжанам, добывающим камень в карьерах, веселее, чем одиночному заключенному. Основных занятий, чтобы убить время, у меня было три. Первое — это долбить костяную стену при помощи инструментов, добытых через дырку из разгромленного подземелья. К сожалению, это были в основном палки и крючки, ни один из молотков в эту дыру не пролез, я скребла и царапала ненавистные стены, но толку было чуть.

Утомившись, я предавалась второму развлечению — сочиняла срамные частушки о Лилит, которые исполняла с чувством и до хрипоты. Третьим развлечением был принц, который бледной тенью время от времени появлялся на пороге каземата и начинал меня увещевать, кружа вокруг моего узилища, как собака вокруг кости. Я каждый раз боролась с собой, чтобы не прибить негодяя насмерть, и он, видимо чувствуя мою неприязнь, принимал всяческие меры предосторожности. Увешался гроздями амулетов, а главное — не появлялся на пороге без подарков. При нем всегда был бурдючок с водой и что-нибудь съестное.

Голода как такового я не испытывала, а вот жажда меня мучила по-настоящему. Еще живя в Мирене, я слышала жуткие истории про то как в пустыне умирают люди, и теперь чувствовала себя караванщиком. От принца я и узнала грустную историю семьи.

— В общем, так, — начал он, стоя за стеной. — Через год после того как я родился, мой отец отправился на север и там встретил девушку из простых, не нашего круга. Даже решил забросить все и остаться с ней. Матушка тогда сильно разозлилась. — Принц тяжко вздохнул, а я молчала, не понимая, к чему он клонит. — Она наняла наемных убийц.

— И неудивительно, — хмыкнула я, — такая-то гадюка.

— Она не гадюка, — возразил принц, — просто очень любит отца и иногда ее заносит. — Он вернулся к своей истории: — Эта женщина родила от отца девочку, которую отдали на воспитание тетке, и ребенок жил у нее до трех лет, пока атаман разбойников не решил, что может еще и на этом разжиться. Естественно, сказал об этом матушке и получил новый заказ.

— Как у вас все естественно, — съязвила я, припадая к шлангчику, воткнутому в стену. — Пришла в дом гостья, естественно, ее надо отравить! А как же иначе?

— Да нет же! — досадливо крякнул Рокмир. — Никто бы тебя не стал травить, если бы ты не была так на свою матушку похожа.

— Послушай, принц, какая разница, на кого я похожа?! Твоей-то матери что за дело?!

Рокмир, досадуя на мою недогадливость, стукнул по стене.

— Я же тебе объясняю — отец хотел от нас уйти…

— К крестьянке, — подхватила я.

— К твоей матери, на которую ты очень похожа! — рявкнул Рокмир. — И так все разжевал, куда уж больше?

Я подавилась бутербродом, закашлялась.

— А ты ничего не путаешь? Может, твоя матушка всех девиц без разбору травит? — И тут меня осенило: — А-а, я поняла, это новый способ уговаривания! Дескать, семейное предприятие «Отец, сын и дочь». Какой нас будет девиз? Поделим весь мир поровну?

— При чем тут это? — скривился незваный братик и начал запихивать мне в темницу золотую безделушку. — Это портрет твоей матери, который разбойнику давали.

Я вытерла руки о платье и раскрыла золотой медальон. С эмали на меня смотрела я. Только глаза были серые и прическа строже. Кулон не выглядел подделкой, но я на всякий случай еще решила пошутить:

— Пусть матушка за второе убийство требует деньги назад. Ее явно надули.

— Уже стребовала. Вся банда второй день в замке, клянутся, что ты в речке утопла.

У меня и ножки подкосились.

— Утопла, — согласилась я и, привалившись к стене, посоветовала принцу топать отсюда побыстрее, пока я не стала братоубийцей.

— А как же?… — начал он робко.

— Вали отсюда! — рявкнула я и, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, бессильно шмякнула по стене. — Вот ведь гадство!

Первый приступ беспокойства случился у Велия, когда Верелея в очередной раз куда-то там поскакала. Они с Аэроном сидели на очередном мертвом хуторке, которые на старом промысловом тракте стали встречаться все чаще. Вампир уже раскочегарил печь, заварил чай и пообещал пожарить мясо на углях, как вдруг задумчиво повел головой из стороны в сторону, как прислушивающаяся собака, и уверенно заявил:

— Все, поскакала поскакунья твоя.

— Куда? — хмуро вздохнул Велий.

— Откуда ж я знаю? Вон зеркало, спроси, — буркнул Аэрон и зверски навис с ножом над куском мяса. Поужинав, легли спать.

Ночь была беззвучной, холодной и глухой, даже волки не выли, чувствуя близкое присутствие моровой девы. Наутро проснулись оба с больной головой. Давно не топленная печь нагнала в избу угара, во рту было кисло, на душе — погано. С трудом заглотив холодный чай, друзья отправились в дорогу. По примеру Вереи все группы теперь пользовались подробными картами, составленными местными старожилами, вот только на промысловом тракте больших сел не было. Приходилось идти наугад, кидаясь из стороны в сторону, как медведь-шатун.

Бедные кони, которых большую часть времени заставляли бежать по целине, вынуждая грудью пробивать в снегу тропы, истощали. И хотя их старались кормить везде, где возможно, отборным овсом, радостными животные не выглядели. Похлопав своего каурого по шее, вампир решительно сказал:

— Доберемся до купеческого подворья и поменяем.

— Третий раз уж, — пробубнил Велий, — сколько можно?

Но вампир был непреклонен:

— Нечего из животных жилы тянуть, это тебе не люди. Ты чего такой смурной?

— Голова трещит, сил нет. И знобит чего-то.

— Угорел, — кивнул головой вампир и вдруг встал в стременах, напрягшись, как струна. — Слышишь?

Вдалеке выла, захлебываясь тоской, собака.

— Вот леший! — выругался Велий и погнал коня. Пробившись по глубокому снегу к хутору, они едва не загнали коней, но все равно опоздали. Живых там уже не было. И даже кобель, который их позвал, уже валялся издохшим.

— Да что ж это такое! — Аэрон обежал по кругу мертвый хутор и замер перед прогалом в елях.

— Смотри!

На снегу, едва заметный, отпечатался след босой ноги, словно кто-то невесомый летел над землей. Друзья посмотрели в том направлении. Если верить карте — там была пустота, белое пятно, ничто.

— Это моровой девы след? — неуверенно спросил Аэрон, Велий покачал головой:

— Дева следов не оставляет. Это след ведьмы, которая ее позвала.

— Зачем вы, люди, это вообще делаете?

— Откуда ж я знаю? — пожал плечами маг. — Это о нечисти можно говорить что-то определенное, а человеческая душа — потемки. Может, ее обидел кто в детстве, а может, с самого рождения такой тварью была. — Быстро черкнув на колене послание в Конклав, Велий подождал, пока пепел от вспыхнувшего донесения осядет на снег, хмыкнул, глядя через плечо на получившуюся серую стрелку, которая уверенно указывала вслед ведьме.

— Ох, бедные коняшки, — посочувствовал Аэрон своему каурому, однако заупрямиться не дал, твердой рукой направив в погоню за моровой девой.

Погоня получилась мучительно медленной; там, где сумасшедшая ведьма просто летела, то ныряя под деревья, то перепрыгивая через них, им в буквальном смысле приходилось пробивать дорогу, да еще время от времени рыская из стороны в сторону в поисках потерянного следа. Аэрон клял зиму, из-за которой он не может развернуть крылья и полететь.

К вечеру, измученные и сами полумертвые, они добрались до охотничьей избушки, на пороге которой в одной рубашке сидела ведьма, расчесывая костяным гребнем длинные черные волосы. Велий выругался так грязно, как только умел. Человеческого в ведьме осталась разве что оболочка. Голубая кожа казалась полупрозрачной, глаза отражали блеск звезд, меж пальцев струился мертвенный синий свет.