Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
19 сентября 1923 года в газете «Юношеская правда» за подписью «М. Шолох» (Мелехов понемногу просматривается уже) был опубликован фельетон «Испытание». Нечто под Чехова, с говорящими фамилиями, только в новых реалиях: бывший партиец Тютиков получает поручение от секретаря уездного комитета комсомола проверить главу волостной комсомольской ячейки Покусаева. (Реальный, как мы помним, человек, с которым Шолохов и его отец работали в заготконторе № 32 – Шолохов сразу обозначит писательскую привычку использовать настоящие имена.)
Они вместе едут на подводе до станции, и Тютиков провоцирует (приказали же!) Покусаева, разводя всякую антисоветчину. Покусаев, разозлившись, начинает Тютикова бить-колотить. Еле выживший, весь в синяках и ушибах, Тютиков пишет отчёт: «Парень, несомненно, благонадёжный».
Не шедевр, хотя для газетной рубрики вполне себе ничего; ну так и Чехов не с шедевров начинал – и фельетонов этих накатал огромный том. Шолохов ограничился всего тремя, и если там имеется предмет разговора – то вот он. Одна из главных примет шолоховской прозы – органическая смесь комического и трагического: от первых рассказов, через десятки коллизий и множество персонажей «Тихого Дона» и «Поднятой целины» до самых последних глав из романа «Они сражались за родину».
Умение разыскать, услышать, прочувствовать комическое, но не унижающее человека начало – важнейшая психотипическая черта Шолохова. И, думается, не только его сочинений, но и самой личности: вспомните это его часто улыбающееся лицо, лукавые глаза – словно только что с дедом Щукарём перешучивался…
Чувство юмора на самом деле такая же уникальная черта человека, как отпечаток пальцев или сетчатка глаза. Лесков, Чехов, Зощенко, Бабель схожи в одном – они умели видеть смешное, но при этом спутать их невозможно. Юмор шолоховской прозы – интонационно, стилистически, сюжетно – никаких аналогов не имеет, он порождён казачьей средой, казачьей речью, казачьей мифологией.
В «Испытании» этого почти ещё нет, однако будущая шолоховская манера уже просматривается: не ходить за сюжетами далеко, брать – где родился и живёшь.
* * *
В начале ноября Шолохов, в числе остальных, получил задание что-нибудь к следующему занятию сочинить.
К своим годам он, как мы помним, не раз и не два ходил под смертью, сидел за одним столом с казачьими атаманами, для которых человека убить – плёвое дело, а потом с такими же большевистскими комиссарами общую работу делал, а потом излишки изымал в казачьих домах, а потом в подвале томился в ожидании суда, – и, между прочим, на сцене выступал, и агитировать мог, и пропагандировать, – но первое своё прилюдное литературное выступление, как вспоминают, переживал волнительно.
Занятия проходили в общежитии, в комнате Марка Колосова – ещё одного «молодогвардейца», на два года старше Шолохова, вчерашнего бойца Красной армии, будущего видного комсомольского писателя и литературного редактора романа Николая Островского «Как закалялась сталь».
На первом шолоховском выступлении предположительно присутствовали: Василий Кудашёв; начинающий писатель Георгий Шубин, 1906 года рождения; Яков Шведов, ровесник Шолохова, с 1905-го, из тверских крестьян, будущий автор «Орлёнка» и «Смуглянки»; Александр Исбах, на год старше Шолохова, будущий литературовед, автор рассказов о Ленине и жизнеописания Фурманова; одна очень приметная, декадентской красоты девушка – дворянка по происхождению, двадцатилетняя Валерия Герасимова, сотрудница ОГПУ. Первым её мужем станет спустя три года писатель Александр Фадеев, вторым – писатель Борис Левин. Молодой Шолохов наверняка на Валерию заглядывался, но ему по тем дням покорить её было сложно. Фадеев, уже ставший известным, часто наезжал в общежитие, посещал занятия, но в тот раз его не было.
Что Шолохов тогда мог представить вниманию собравшихся?
Скорее всего, экспериментальную вещицу – фельетон «Три», опубликованный под всё тем же псевдонимом «М. Шолох» в газете «Юношеская правда» от 30 октября 1923 года. Согласно сюжету, там разговаривают три пуговицы:
«Два месяца назад я жила, третьей сверху, на великолепнейшем пальто. Владелец раньше был крупным фабрикантом, а теперь устроился в каком-то тресте. Деньги у него были бешеные. Часто, доставая белые шелестящие бумаги из портфеля, он шептал: “Попадусь в ГПУ… Эх, попадусь!..” И пальцы у него дрожали».
«Когда-то и я алела на будёновке краскома. Была под Врангелем, Махно. Мимо свистали пули. На Перекопе казачья шашка едва не разрубила меня надвое. Всё это минуло как славный сон. Настало затишье… Мой краском потел под будёновкой, изучая математику и прочие мудрые вещи. Но как-то познакомился с барышней-машинисткой, и всё пошло прахом!..»
«Мой владелец, – продолжала металлическая, – был вихрастый, с упрямым лбом и весёлыми глазами. Учился он упорно. Между занятиями таскал на вокзале кули и распевал “Молодую гвардию”. Урезывая себя в необходимом, купил новые брюки и меня с ними. Не скажу, что я принадлежала ему безраздельно. Наоборот, мною пользовались ещё человек пять таких же славных крестьянских парней. Надевали штаны они по очереди…»
Сочиняя подобные штуки, Шолохов мог бы стать своим в компании «Серапионовых братьев», молодых экспериментаторов, – Каверин, Зощенко, Слонимский, Федин, Всеволод Иванов, – обитавших тогда в Петрограде. Мог бы оказаться «перевальцем» – членом выпестованной видным критиком Воронским группы «Перевал», куда входили Михаил Светлов, Артём Весёлый, Иван Катаев и другие. Но судьба готовила ему иные пути.
Колосов дал понять, что первое его выступление почти провалилось: «Был Шолохов крайне застенчив. Читал невыразительно, однотонно, неясно выговаривая слова…» Саму задумку, впрочем, оценили, и по итогам этого своеобразного экзамена в конце ноября 1923 года Шолохов был официально принят в комсомольское литобъединение «Молодая гвардия». Рекомендацию ему дал Вася Кудашёв.
Литературные занятия в прозаической группе проводил Осип Брик – литературный критик, теоретик русского авангарда, муж Лили Брик – той самой, что всю жизнь любил Маяковский. Именно Брик, разрабатывавший тогда теории «социального заказа» и «производственного искусства», предлагал комсомольской пастве обращаться к чеховским фельетонам.
Шолохов послушался, но вскоре сам себе сказал: нет, так не пойдёт. Стремительно растущий дар тратится невесть на что. Пуговицы какие-то говорящие – зачем это всё?..
Надо было делать, как умеет он сам и никто более.
* * *
От съёма квартиры Шолохов по безденежью отказался и ночевал теперь где придётся. Чаще всего оставался в общежитии – либо у Кудашёва, если была свободная койка, либо у Светозарова. Тот вспоминал, что в общежитии Шолохов «жил неделями»: «Придёт – попьём чайку холостяцкого. Хорошо, коли найдётся чёрный хлеб и кусок сахара, а то и вприглядку напьёмся». Алкоголя не пили тогда совсем – не было ни средств, ни
