Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что на самом деле твое? Имя твое? Разве ты сам выбирал свое имя? Может быть, тело твое? Но разве ты его создал? Ты тело свое – взял напрокат. Тебе придется его отдать. Оно как старая машина, которая уже не подлежит ремонту… Ее необходимо будет однажды сменить на новую. И в результате, как только человек теряет силы, теряет потребность в отдаче, готовность делиться – он неизбежно уходит.
Отдача происходит ежегодно, ежемесячно, еженедельно, ежедневно, ежеминутно, ежесекундно – и пока это так, ты жив, ты здоров, ты создаешь в творческом потоке и ты объединен со Вселенной.
Итак:
твоим является лишь то, что ты отдал.
2 серия
1. Одно из Сумасшествий Максимилиана
Мы назовем эту главу «Одно из сумасшествий Максимилиана».
Может быть, мне будет сложно рассказывать, простите, что она будет такая рваная, но уж как есть… это непростые вещи…
Первое безумие я описала в 1-й серии книги и говорила о том, что NBC «поставила его на колени», именно так, как в фильме «Маленькая Одесса», в котором я тоже снималась. В зверском фильме моего любимого друга режиссера Джеймса Грея. Фильм о еврейско-русской истории в Бруклине. Там есть сцена, когда сын героя Макса заставляет своего отца снимать штаны, тот стоит зимой с голой задницей в снегу на коленях, а сын приставляет дуло пистолета к его лбу, такая жестокость. Это было очень страшно. Этот фильм зафиксирован во всех каталогах, он считается произведением искусства Америки. И NBC так же поставила его на колени, заставив озвучивать бездарного дублера. Макс кричал, как раненый олень. Он всегда творил все, что он хотел. И он правда был человеком искусства, но, блин, подписал контракт – работай.
Но веду я сейчас разговор к совершено другому, к очередному приступу депрессии.
Настеньке было четыре или четыре с половиной года. И мы в то время жили уже в нашем последнем особняке, где у Максимилиана был свой офис огромный. Потолок был высоченный, метров просто шесть или семь. У него там и сауна была, и ванная, и кухонька небольшая с холодильником – в принципе, абсолютно все, что нужно, и делать ему уже ничего не надо было. Огромный письменный стол, великолепная приемная с большущими бархатными темно-зелеными диванами, где можно улечься, уютно устроиться и разговаривать. Бешеное количество полок по всему периметру, деревянных, очень красивых. Там он хранил свои бумаги, но в основном всегда все было разложено у него на столе стопками высотой метр или полтора.
И вдруг с ним начинается что-то очень непонятное. Он и так часто закрывался за своей отвратительной алой штукой «Не беспокоить», и так весь дом дрожал от страха, и дети дрожали, потому что никто никогда не знал, в каком состоянии, в каком настроении он выйдет из этого своего офиса. Он может выйти «ласковый и нежный зверь» – такой добрый, такой хороший, хочется встать на колени, целовать его колени или не знаю еще, что сделать… А может вылететь взбешенным монстром с горящими глазами, черные волосы дыбом. Господи, как же мы все боялись вот таких выплесков энергетических.
Ситуация закручивалась совсем серьезно. Он отказался от еды. Единственное, что он ел, было овсяное печенье. И еще обслуживающий персонал приносил ему трехлитровые огромные кемзы, потому что бутылкой это трудно назвать, определенного бренда выжатый апельсиновый сок с мякотью. Апельсиновый сок – единственное, что он пил. Это все должно было ставиться перед закрытой дверью. Там он тусовался очень долго, примерно неделю, не выходя. Трясло его все больше и больше, мы просто не понимали, что делать. Я не знала, куда бежать.
Но самое страшное началось чуть позже. Вдруг он разбивает настоящую палатку – большую красивую палатку – у себя посередине офиса. И приглашает в гости Настю. Самая любимая еда Насти – это овсяное печенье. И самый ее любимый напиток – именно этот апельсиновый сок. Макс же нас всех на него подсадил. И он приглашает ее в эту комнату, в палатку. Конечно же, Настя счастлива. Нам запрещено туда заходить. Я не знаю, что делать. В Америке очень серьезные правила. Нужно или полицейских вызывать, или кого-то типа психбригады. Но дело в том, что сумасшедшего никто не заберет в госпиталь насильно. Это закон. То есть сумасшедший должен сам признать, что он сумасшедший, что ему очень плохо, и поехать с ними.
Я не понимаю, как правильно поступить. Звоню одному из лучших-лучших своих друзей, безумно красивому человеку Северину Ашкенази. Очень известная семья. Северину тогда принадлежало полгорода, если не больше, семь лучших отелей вместе с землей. Северин – умнейший, очень образованный, эрудированный еврей из Польши. У него была очень интеллектуальная семья, и он очень любил славянских женщин, потому что в детстве ему пришлось просидеть несколько лет с его высоким ростом в очень низком погребе, когда пришли фашисты. Их с братом спасли женщины одной славянской семьи. Я звоню: «Северин, у меня вот такая ситуация. Что мне делать?» Он говорит: «Я сейчас срочно приезжаю».
Приезжает, стучит к Максу: «Это Северин». Макс его прекрасно знает, уважает. Все, что любит Макс – лучшие симфонические оркестры, Владимир Ашкенази, лучший в городе ресторан русской кухни «Дягилев», – все это у него. Он говорит: «Это Северин, я твой друг, дверь открой. Что там происходит?» Макс кричит: «У нас все хорошо, у нас все нормально». Северин: «Я срочно вызываю психоаналитика».
Как ни странно, на психоаналитика Макс откликнулся. Откликнулся он через закрытую дверь: «Вези своего идиотского психоаналитика, я тебе покажу, как через 40 минут он будет лежать мертвый на диване, а я буду ходить и его психоанализировать, ха-ха-ха».
Господи, Боже мой, бедный Северин, как будто ему в жизни было делать нечего, поперся, притащил самого крутого еврейского психоаналитика, потрясающую женщину, умную, нежную, ласковую, не монстра. Максимилиан вышел. Вышла абсолютно счастливая
